Вера Николаевна не упускала случая после каждой встречи с Рахманиновым внести в дневник свои заметки. Вот одна из них, за шестое августа 1930 года: «…Рахманинов передавал слова Толстого о толстовцах: «Это все равно, что ключи в кольце, они кажутся надетыми, а приглядишься, видишь, что им еще один оборот сделать надо, чтобы быть, где я». — Я так больше и не был у Толстого, а теперь побежал бы. Очень он меня тогда огорчил. А утешил Чехов, сказав, что, может быть, просто у Толстого в этот день было несварение желудка, вот он и кинулся…
Шаляпин, когда ехал к Толстому, очень волновался, хотя почти ничего не читал.
— Мы приехали вместе, — рассказывает Рахманинов, — Лев Николаевич сидит на площадке лестницы, а Шаляпин, расставив руки, неожиданно говорит: «Христос воскресе!»
Толстой приподнимается и холодно, со словами «Мое почтение», пожимает ему руку.
Марк Александрович (Алданов. —
Говорит Рахманинов очень тихо, глухо. Слушать приходится с большим напряжением…»
Самым внимательным слушателем Рахманинова был, безусловно, Иван Алексеевич. Как мы упомянули выше, уже в середине двадцатых годов он набросал первые мемуарные очерки о Толстом. Но мало известно, что уже к этому времени следует отнести начало работы по сбору биографического материала о Льве Николаевиче. Так, в нашем распоряжении находятся экземпляры книги Т. И. Полнера «Лев Толстой и его жена. История одной любви. Париж. 1928». Многие страницы хранят отметки, замечания на полях, отчеркивания цветными карандашами. Бунин словно примеряет свою жизнь к жизни Толстого, свои дела и дни, свой характер и привычки — к его. Стиль этих отметок родствен стилю «Освобождения Толстого»[29]
.Он без конца возвращается к произведениям Толстого, много-много раз перечитывает его книги, говорит о нем, вспоминает, восхищается.
И опять — о счастье… «Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?» — с отчаянием вопрошает Дмитрий Оленин, и Бунин приводит его слова в «Освобождении Толстого». И далее: «И он стал вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя… И вдруг ему как будто открылся новый свет. «Счастие, вот что, — сказал он себе, — счастие в том, чтобы жить для других…»
«Счастье, счастье… Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету».
— Это что?
— Это так Платон Каратаев говорил Пьеру, — скажет героиня рассказа «Чистый понедельник», который Бунин напишет в мае 1942 года.
Эти слова он повторит многократно. Как и его кумира — Толстого, Бунина всю жизнь будут волновать мысли о счастье, а стало быть, о любви. И о противоположности счастья — смерти. Но это — тема другая…
Тогда же, второго августа, Вера Николаевна занесла в дневник: «Опять Рахманинов говорил, чтобы Ян писал о Чехове. Возмущался Цетлиным: «Теперь модно поругивать Чехова».
Предложение это не случайно. Еще 10 мая 1911 года сестра Чехова, Мария Павловна, разглядев в Бунине едва ли не единственного, кто сумел бы по-настоящему хорошо рассказать об Антоне Павловиче, писала П. В. Быкову: «Вы просили меня указать вам кого-нибудь, кто бы мог написать биографию покойного моего брата, и, если вы помните, я советовала вам Ив. Ал. Бунина. И теперь советую его же и даже прошу. Лучше его никто не напишет, он очень хорошо знал покойного, понимал его и может беспристрастно к этому делу приступить… Повторяю, мне бы очень хотелось, чтобы биография соответствовала действительности и была бы написана И. А. Буниным».
________________
(
Но тогда, как сам чувствовал Иван Алексеевич, еще не пришло время для солидной работы на эту тему. (Хотя приступ к ней был сделан еще в 1904 году. По предложению А. М. Горького Бунин написал воспоминания для коллективного сборника товарищества «Знание». Он был посвящен А. П. Чехову и вышел в 1905 году.)
…Сидя возле пальмы, шуршащей сухими листьями под легким вечерним ветерком, добегавшим порой откуда-то со стороны моря, Бунин рассказывал в далеком от России Грасе о своей дружбе с удивительным человеком — Чеховым:
— Познакомился я с Антоном Павловичем в декабре 1895 года. Случилось это, пожалуй, несколько случайно. Сидели мы с Бальмонтом в Большом Московском ресторане, что на Воскресенской площади, пили хорошее красное вино и слушали музыкальную машину, за которую владелец ресторана, знаменитый на всю Москву купец Корзинкин, угрохал сорок тысяч. Зато играла знатно!
Бунин стряхнул с папиросы пепел, внимательно посмотрел на Рахманинова, с интересом слушавшего его, и продолжал: