Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Письмо, упомянутое выше, заканчивалось весьма многозначительно: «Вера Муромцева». «Жена Бунина». Понимаете, что это два разных человека, друг с другом незнакомых. (Говорю о своем восприятии, до Вашего письма.) — Пишу «Вере Муромцевой», ДОМОЙ.

Свои воспоминания Бунина назвала «У Старого Пимена», в которых она рассказывала: «Старым Пименом» мы в шутку окрестили дом всем известного историка Дмитрия Ивановича Иловайского, лично которого знали очень немногие.

В одном из Пименовских переулков, близ Малой Дмитровки, за высокими воротами стоял двухэтажный особняк, позади которого находился тенистый сад.

…Я стала бывать у Иловайских еще гимназисткой, подружившись с их дочерью Надей, четырнадцатилетней девочкой с длинной каштановой косой».

Вера Николаевна безуспешно пыталась опубликовать «Пимена» в «Последних новостях». Из этого ничего не получилось: Милюков с вежливым отказом вернул материал автору. Тогда она отправила его в еженедельную газету «Россия и Славянство» (Париж), в котором он вышел в свет 14 февраля 1931 года.

Цветаева последовала примеру Веры Николаевны и тоже написала об этом — «Дом у Старого Пимена», посвятив воспоминания «Вере Муромцевой, до меня воскресившей Старого Пимена, не посвящаю — возвращаю».

И она передала 71-страничную рукопись, обернутую в синюю школьную тетрадочную обложку с таблицей умножения на последней стороне, Вере Николаевне.

Вера Николаевна бережно хранила сей дар до самой своей смерти, а Цветаева воспоминания опубликовала в «Современных записках» (1934 год, № 54).

* * *

Как ни старались жители «Бельведера», как напряженно ни трудились — из бедности, из постоянной нехватки денег выбиться не могли. Прекратилась помощь из Чехии, откуда она хоть и в небольшом, но все же столь необходимом, количестве франков поступала с середины двадцатых годов. Благотворители или разорялись сами, или забрасывали свою меценатствующую роль. Бунин без страха уже не мог думать о завтрашнем дне.

Вера Николаевна писала в дневнике 25 декабря 1930 года: «Я в этом году прямо нищая, а у Яна тоже брать нельзя, все идет на первые потребности. Молодежь никогда так мало не зарабатывала.

Все время во мне живет непроходимая тоска. Огорчает, что ничего нельзя послать в Ефремов. И ничего не знаем мы про них. Как все Бунины рассеялись: Ефремов, Ростов, Орел, Воронеж, Москва, Грас».

…Когда пятого марта 1931 года Вера Николаевна получила из редакции «Последних новостей» за своего «Пимена» 120 франков, в доме не было денег даже на почтовые марки.

ГЛАВА XX

27 ноября 1895 года владелец многих предприятий по производству взрывчатых веществ и изобретатель динамита Альфред Бернхард Нобель составил нотариальное завещание: «Все остающееся после меня реализуемое имущество необходимо распределить следующим образом: капитал мои душеприказчики должны перевести в ценные бумаги, создав фонд, проценты с которого будут выдаваться в виде премии тем, кто в течение предшествующего года принес наибольшую пользу человечеству…» Согласно воле Нобеля, премии по литературе должны присуждаться Шведской королевской академией в Стокгольме.

Первые лауреаты получили диплом «Нобель-приз», золотую медаль большого объема и веса, а также чек на солидное денежное вознаграждение еще в 1901 году. С той поры эта награда стала, пожалуй, самой престижной.

О том, что кандидатуру Бунина в Стокгольме выставил Ромэн Роллан, Вера Николаевна записала в свой дневник еще в далеком 1922 году. С той поры Иван Алексеевич жил надеждами на этот приз: он подымет престиж русской литературы во всем мире, а ему, Бунину, даст возможность выбиться наконец из нужды, не унижаться более перед благотворителями.

В конце сентября 1931 года к нему в «Бельведер» пожаловал зять Альфреда Нобеля — 67-летний человек в кепи, клетчатом пиджаке и бородкой-клинышком — Олейников. Он рассказывал о своем романе с женой, которая на 17 лет старше его. Пять лет он вел осаду ее сердца, она отвечала ему нежной взаимностью, но надменные родственники — Нобели были против этого мезальянса.

Наконец они сдались, и жених въехал в их дом — теперь уже родственником. Здесь зажил он жизнью аристократа, нашептывая нежности жене, но она по причине прогрессировавшей глухоты слышать их не могла.

Олейников, еще не забывший русский язык, по секрету сообщил:

— Теперь вы, Иван Алексеевич, самый вероятный претендент на награду. Мережковского уже никто всерьез не воспринимает, ведь его талант меркнет все больше, а ваш — на подъеме.