Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Дом наш принял это известие сдержанно. Все-таки хорошо, что дана настоящему писателю, а не неизвестному. Но только он богат и, кажется, денег себе не возьмет… Сердцем я не очень огорчена, ибо деньги меня пугали. Да и есть у меня, может быть, глупое чувство, что за все приходится расплачиваться. Но всё же, мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные — в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах…

Ян спасается писанием. Уже много написал из «Жизни Арсеньева»… Работает он, как всегда, по целым дням».

Пытка ожиданием закончилась. Обитатели «Бельведера» почувствовали то облегчение, которое испытывает уставший от неопределенности узник, за которым пришли на рассвете.

— Что ж! — спокойно-упавшим голосом произнес Бунин. — Птицы небесные не сеют, не жнут, а сыты бывают. Вот и мы теперь так жить будем — день минул, и слава богу. — Да, для нас последние времена наступают. Скоро совсем не на что будет жить, — закончил он просто и горько и отправился дописывать «Жизнь Арсеньева».

Рассказывали Кугушевы, видавшие в Париже Мережковского, что он просто расцвел от удовольствия: «Пусть никому, лишь бы не Бунину. Есть другие, кто достоин не меньше его». И вдруг, словно сговорившись, газеты единодушно стали его, Мережковского, называть «главным и единственным» претендентом на Нобелевскую премию. Даже те, которые прежде писали, что «Бунин в Стокгольме у всех на устах».

20 декабря, изнуренный беспрерывным многомесячным трудом, Бунин отправился в Париж. Вместе с ним поехала Галина. «Ян мне сегодня раза 3 сказал, что ехать ему очень не хочется. Это меня немного волнует», — писала в тот день Вера Николаевна.

Новый год встретил в Париже. Посетил с Галиной фешенебельное кафе «Клозери де лиля», в котором когда-то собирались знаменитые «парнасцы» под предводительством Жака Мореаса, а затем ставшее шумным пристанищем русских поэтов.

Теперь Бунин не нашел здесь поэтов. В зале сидели чинные французы и запивали яичницу виноградным вином. И хотя молодые поэты не признавали его, считали отсталым и старомодным, все же он огорчился. Выпив чашку аскетического черного кофе с рюмкой коньяку, он отправился в редакцию «Современных записок», незадолго перед этим пышно отпраздновавшим (с многоречивыми тостами и хорошим шампанским, взятым в долг) выход пятидесятого номера.

Один из редакторов журнала, Марк Вениаминович Вишняк долго прижимал к сердцу, как он выразился, «грасского отшельника» и обещал дать в его честь ужин в «Медведе». Потом редактор бегал куда-то и, вернувшись, смущенно сообщил, что в долг никто не дает больше, касса журнала пуста и что они могут сепаратно, втроем, отметить встречу у него в кабинете с помощью лимона и бутылки коньяка. Он тут же извлек названное выше из сейфа, и они приятно, в разговорах провели время. На прощание редактор подарил «дорогому автору» автограф стихотворения, написанного Дон-Аминадо по случаю юбилея:

Книжка в шестьсот страниц,
С историей и географией,
С полной библиографией,
Со статьями о революции,
Со статьями об эволюции.
С пророчеством грозным,
С вопросом религиозным…
И обращением к читателю:
«Кстати ль, не кстати ль,
А подумал ли друг-читатель,
Который журнал рвет, —
А на что сей журнал живет?!»

Никто не знал, на что живет журнал, как и вся пишущая братия, не работавшая швейцарами в ресторанах или мойщиками посуды в кафе. Просить аванс под пятую книгу «Жизнь Арсеньева», которую Бунин отдал в редакцию, было непростительной наивностью.

Вернулись они в Грас к прослезившейся от радости Вере Николаевне 12 января уже нового, 1933 года. У Бунина начался жар — температура поднялась до 40. Галя, свернувшись комочком, лежала в своей комнатке — у нее еще в дороге разыгрался плеврит.

Денег, конечно, не было. Жизнь вполне шла по-библейски — как у птиц небесных: с голода не померли, и за то хвала богу.

* * *

10 марта 1933 года Вера Николаевна получила письмо из Москвы от брата Дмитрия. Он сообщил, что умер отец. Спустя месяц пришло новое огорчение: психически заболел любимый брат Павел. Эти известия вконец подкосили Веру Николаевну. Она еще более побледнела, кожа сухим пергаментом натянулась на мертвенном лбу.

В конце апреля Галина получила из «Современных записок» увесистую бандероль: в нее были упакованы экземпляры только что вышедшей книги Кузнецовой «Пролог».