Холодное пламя жизни (сборник)

Огонек решил идти ночью, когда все уснут, потому что не хотел говорить, что давайте я схожу за керосином. Не хотел, потому что подумал: если скажу, то, пока уйду, пока приду, все привыкнут, что я пошел, и уже не так обрадуются, когда принесу керосин. Радость, когда ее не ждешь, – она еще радостнее. Она совсем тогда радостная сначала. Вот пусть и эта такая будет. А еще Огонек не хотел ничего никому говорить, потому что тогда бы они попросили показать, что он даст на обмен. А он не хотел это никому показывать. Ну, тем, за керосин, показать придется, и даже отдать, но ведь иначе никак. А так… А так он не хотел. Не хотел – и все тут! Ну а самое главное, почему он решил никому про свою затею не говорить, – он просто боялся, что его не отпустят. Он даже почти точно знал, что не отпустят. Подумают, что он потеряет канистру. А у них только канистра и еще канистра. И он бы и ту канистру тоже с собой взял, но в ней еще есть чуть-чуть керосина. Если унести прямо с керосином, то кто-то проснется, захочет свет зажечь, а керосина нет. Ругаться будет, всех разбудит. А потом все будут ругаться на Огонька, и радость испортится.

Огонек еле дождался, пока все уснут. Выждал еще немного, даже когда уже прекратились ворочанья, охи и вздохи, и тьма подвала наполнилась сопением и храпом. Свою завернутую в тряпочку драгоценность он достал из тайника еще вечером и держал ее теперь за пазухой. Где стоит пустая канистра, он тоже запомнил с вечера, чтобы не греметь в темноте.

И началось у него все очень удачно! Канистра сразу нащупалась, он ею не громыхнул, к выходу пробрался тоже бесшумно, никого не разбудив. Но уже поднимаясь по лестнице, понял вдруг, какую сделал ошибку. Ведь зимой ночью темно! И если на небе не будет луны, он может не найти дорогу!

Луны и не было. Зато во всю ширь бездонного звездного неба играли разноцветные сполохи северного сияния. Они были такими красочными и яркими, что у Огонька сразу поднялось настроение и полностью улетучился страх. Даже небо улыбалось ему! А значит, все у него обязательно получится.

Он обогнул площадь и вышел на проспект Металлургов. Дорога шла под уклон, и все было хорошо видно до самого конца города. Самое главное, было видно, что никого впереди не было. Конечно, злые люди могли прятаться и за домами, и в самих домах, но Огонек успокаивал себя тем, что даже злым людям ночью хочется спать. А вот ему как раз не хотелось. Даже ни капельки!

И Огонек зашагал прямо посередине проспекта. Он понимал, что так его, конечно, могут быстрее заметить, и что лучше бы ему идти возле домов, а поначалу и вовсе бы лучше по темнеющему справа парку, но если по правде, так ему было лучше. Не очень страшно. Потому что идти по парку – это вообще жуть! Там даже не бандиты, те хотя бы люди. А в парке, как рассказывают, водится разная нечисть, но самое страшное – зубастые белки-мутанты. Говорят, они настолько быстрые, что ни заметить их заранее, ни тем более убежать от них невозможно. А если они вцепятся в тебя зубами – неважно куда, хоть в палец, – то сразу вгрызаются внутрь, уходят вьюном под кожу и не выходят до тех пор, пока не сожрут тебя изнутри целиком. Правда, Огоньку было непонятно, как все мясо большого человека может уместиться в маленькой белке, но проверять ему не хотелось. Даже если белка выест из него совсем немного – все равно неприятно.

С левой же стороны проспекта Металлургов Огоньку было страшно идти, потому что там, чуть в глубине, стояла библиотека. Даже одно это слово приводило его в трепет. Библи-библи – гибли-погибли!.. Жуть! И там… Там даже не белки. Говорят… Может, врут, но может и нет, что там… книги! А это такая страхота! Это что-то такое, чего вроде бы нет, но оно есть. И вот… самое-то страшное в том… Даже думать Огоньку было до дрожи жутко об этом, но он все же додумал: самое страшное, что в библиотеке жили… библиотекари!.. Которые читали книги! Даже не ели, не грызли, а каким-то неведомым способом читали! А после этого путали все. Где правда, где ложь, где люди, где звери, где свет, где тьма, где добро, где зло. И тогда они сами наполнялись злом и выходили на улицы. А там… Нет-нет, больше Огонек думать об этом не мог. Кроме такой только мысли: «Собрать бы все книги – да сжечь!»

И часть проспекта напротив библиотеки он одолел бегом, постоянно оглядываясь, – так и казалось, что прямо в затылок дышат обезумевшие библиотекари. А над ним играло, переливалось зеленым и розовым холодное пламя северного сияния. Своими яркими сполохами оно будто подгоняло его, словно шептало колючими морозными искрами: «Беги! Беги-ии! Не оглядывайс-сся! Сзади у-уужас-сс!»