Холодные зори

— Эге-е-й, папаня! — как показалось отцу, не к месту весело воскликнул сын. — Видать, я лучше тебя мастерил-робил. У тебя вроде бы и косой нет.

«Не балабонь, спрячь язык, не то плеча себе зашибешь», — приготовился Васятка услышать такую привычную очередную выволочку от родителя.

Но понуро стоит отец, угрюмо молчит, и вот-вот скупая мужская слеза выдавится из его видавших виды глаз. Однако этого не случилось. А произошло то, чему, скажи о том Ваську кто из друзей минуту назад, он никогда бы не поверил.

Отец грузно опустился на лавку, посмотрел на слегка оторопелого сына и сказал:

— Садись, Вася, надо поговорить.

И Васек присел на табурет.

— Не впервой и стачки и локауты нам видать с тобою, сынок. А только сейчас время иное. В Питере рабочих, вишь, по приказу царя-батюшки порешили сколь, а у нас котельные под большим паром держат, пожарников да бродяг из грузчиков водкой поят с хозяйским же закусом, чтобы они из машин пожарных рабочих кипятком ошпарили, если осмелятся на заводы силой пройти. А у пьянчуг этих и ломы, и топоры, как у мясников. И охранка с ними заодно при полном вооружении. Передай, прошу, своим. Боюсь я за людей, Вася! — Отец говорил вещи страшные, но именно это все и держалось в большой тайне. А старик пошел на то, чтобы тайное стало явным.

— Прости, батя, за балагурство. И вправду, не к месту было оно, — сгребая серебро и медь, но оставляя на столе сотню, явно кидая ее в общий семейный котел, сказал Василий.

Константин Никанорович понял сына, взял сотню, приобщил ее к своим, давая понять, что общую нужду вместе мыкать будут.

— Ну, батя, я ментом. Скоро вернусь. — И Василий побежал на розыски Прохора Сочалова или Георгия Евлампиевича Тихого.

И в тот же вечер молодые связные и дружинники обошли активистов стачкомов, партийных комитетов, поставив их в известность о подготовленной засаде внутри завода. На всякий случай у всех проходных и тайного лаза были выставлены дружинники, чтобы не пускать никого из своих на завод и сорвать полицейскую провокацию.

Но развернувшиеся в этот вечер события приняли вновь трагический для подпольщиков оборот.

Группа диверсии под руководством Андрея Ефимова получила задание бросить бомбу в окно столовой, где в главном зале размещалась казачья сотня. С наступлением вечера со стороны рощи подошли к дороге, отделяющей редкий лесок от здания столовой, Андрей вместе с напарником, членом штаба дружины Антоном Болотовым, и Сима Кетова, наблюдатель. Сима осталась подать знак на случай внезапной тревоги, а главное, наблюдать за дорогой и рощей. Андрей Ефимов и Болотов поползли по-пластунски в траве. Сима почему-то видела лишь удивительно длинные пальцы Андрея, думая, что о таких говорят: у него рука пианиста или скрипача. А он — просто слесарь. Правда, от постоянного физического, мускульного напряжения в сочленениях эти красивые пальцы были уже здорово изуродованы узлами, схожими с образующимися от старческой подагры. Эти узлы часто болели. Подчас Андрею было мучительно трудно на этих вытянутых пальцах поочередно то на одной, то на другой руке держать большую и тяжелую бомбу, опираясь разве что на одно мгновение на тыльную сторону руки, а чаще на локти, чтобы сделать еще один рывок и продвинуться хотя бы на пол-аршина вперед.

Но вот Симе уже не видно ни его рук, ни извивающегося в движении длинного тела Андрея. Лишь порою копна темных волос появлялась из травы: Андрей останавливался и выбирал направление, чтобы незаметней приблизиться к окнам столовой.

Болотов полз поодаль, немного отставая. Иногда Сима видела его большое ухо, далеко оттопыренное в сторону, словно специально для того, чтобы получше расслышать, не едет ли кто по дороге. Иной раз мелькала на мгновение его огромная ручища с широко растопыренными пальцами. Он забрасывал кверху непослушный вихор волос, который сползал ему на глаза, мешая смотреть. Симе казалось, что она видит, как лоснятся от обильно выступившего пота его вздыбленные ежиком на макушке непослушные жесткие волосы. Ей не нравилось, что поблескивали иной раз его слишком хорошо наваксенные сапоги. «Может, он смазал их жиром, а в спешке вытереть и позабыл».

Но вот их черные порты и рубахи слились с дорогой, а потом Сима уже их и не видела. Теперь она все внимание сосредоточила на столовой. Не хлопнет ли калитка, не скрипнет ли открывшаяся дверь, не зажжется ли где свет, потому что на улице заметно потемнело. Но все было тихо, спокойно. И позади нее, в роще, ни души.

А дружинники уже поднялись в рост и прислонились к березкам, росшим позади забора с тыльной стороны дома, куда они и подползли нарочно, чтобы остаться незамеченными. Теперь оставалось последнее и главное. Надо было поправить рубахи, отряхнуть пыль с одежки, отдохнуть, отдышавшись малость, вставить запал, поджечь бикфордов недлинный шнур, тянущийся от него для полной гарантии, а затем внезапно появиться возле угла штакетника, пробежать до середины дома и метнуть бомбу в окно столовой.