Холодные зори

Оратор в сопровождении отряда дружинников во главе с Прохором Сочаловым, перемахивая через заборы на тихие улочки, спешил к паре лошадей, впряженных в легкую рессорную коляску. Вот он махнул на прощанье рукой провожавшим, кони тронули и с места взяли резвый бег, удаляясь не в сторону губернского города, но наоборот, в глубь междуречья, где, видимо, Медведь должен был еще и еще раз встретиться с группами людей, жаждущих живого слова большевистской правды.

Дневная смена не разбредалась нынче по множеству тропок и не спешила разойтись по домам и халупам, но дружной гурьбой, заливая грязными рабочими спецовками всю призаводскую улицу, валом валила в свой народный дом. Сегодня там наконец-то разрешено начальством дать премьеру народного театра.

И называлась новая постановка особенно зазывно для бурных дней: «Стенька Разин». Необычно и окончился спектакль: весь зал вдруг встал в едином порыве и подхватил напетую артистами со сцены знаменитую французскую «Марсельезу».

И пусть трепещут властели-и-и-ны
Перед проснувшимся народом!.. —

гремело под сводами освобожденной на этот вечер для представления народной столовой.

И долго еще после из уст в уста передавали в рабочем поселке и о крамольной пьесе про великого вольного казака волжского Степана Тимофеевича, которого так лихо сыграл конторщик Лекарев, и о французской «Марсельезе», что, почитай, все зрители там пели дружно на новый лад, с такими словами, за которые, знали все хорошо, по головке не погладят.

А все-таки больше того разговору было о том, как прервал вдруг представление на полуслове и вышел — прямо к артистам на сцену — сам сопредседатель Совета уполномоченных Волжских заводов Степан Митрофанович Кочурин, встал рядом со Стенькой Разиным и громко, на весь зал, зачитал обращение губернского комитета РСДРП и партийных организаций Волжских заводов. Оно содержало призыв к рабочим начать забастовку всех цехов и отделов на каждом предприятии Приволжья.

А о том, что по всей стране прокатился призыв большевиков ко всеобщей политической забастовке, поддержанной рабочими от Питера до Урала и Сибири, от Архангельска и Вологды до Тифлиса и Баку, а в Москве вспыхнуло и с каждым днем разгорается все больше и ярче вооруженное восстание рабочих на Пресне, — об этом и без того уже давно знали почти все в слободе.

Праздничное возбуждение, неуемный окающий говорок, громкие выкрики рождали общий неумолкаемый гул. Волна за волной накатывала расходившаяся рабочая вольница на проходные Волжских заводов. Люди не ждали, пока сработают турникеты, шумными бурливыми потоками обтекали они проходные, устремляясь в заранее широко распахнутые кем-то заводские ворота. Все это происходило достойно и спокойно. Хозяином шел нынче к своим местам тот, кто еще вчера входил сюда униженным и задавленным бесправным положением раба машин и установленных кем-то свыше и без его участия порядков.

Администрация забилась в свои конторки, боясь и нос показать в цеха и пролеты. Станки нынче не включались. Рабочие стояли у своих рабочих мест и горячо обсуждали возникшую ситуацию. Нужна была лишь искра, чтобы вспыхнуло давно аккумулированное в рабочих сердцах чувство гнева и непримиримой ненависти и к самодержавию, и к хозяевам, и к тому подневольному, унизительному положению, в котором находился в те дни человек труда, подлинный творец всего того, чем жили люди на земле.

Администрация знала, что сегодня не будет гудка на работу, и по-своему понимала «право» рабочих не включать станки, ожидая гудка. Но лучше итальянская забастовка, чем русский бунт. Замкнув гудок, дирекция настрого приказала следить, чтобы никто не пытался привести в действие эту арестованную механику. Не учли разве что одной малости — чувства рабочей солидарности, товарищества по классу.

Старый монтер-электрик Центральной заводской электростанции Потапыч, хранитель ключа, по-стариковски засеменил к конторке старшего механика котельной и, войдя туда, молча положил ключ от замка, которым была заперта цепь гудка, на стол Гурия Кисина. Он сидел в окружении членов заводского комитета РСДРП — Сочалова, Василия Масленникова и нескольких других.

— Ты из нас, Василий, пожалуй-ка, самый высокий. Бери, брат, ключик и начинай действовать.