Холодные зори

Стены дома сгорели. С одной стороны стропила вместе с крышей рухнули во двор, и взорам жителей открылась картина гибели Фрузы и ее матери. Обнаженное тело Фрузы, слегка обожженное пламенем, было и сейчас красивым. И поэтому особенно явно проступали следы издевательств: выломанные руки не держались в ключицах, ноги до кости обрезала туго стянутая веревка. На избитом, исщипанном теле повсюду зияли бурые кровоподтеки, а лицо оставалось спокойным и прекрасным, только запекшаяся кровь на покусанных губах говорила о муках, которые перенесла эта женщина.

В подвале полностью уцелел труп матери. Хоронить было некому, и оба трупа на санях, закрыв рогожей, свезли в поселковую покойницкую при кладбищенской церкви. Соседи знали, что у Фрузы есть друзья, они узнают о ее участи и придут. Знали об этом и жандармы. Они караулили на месте пожарища, но забыли о покойницкой. Следующей ночью Василий Адеркин вместе с Дарьей Степановой выкрали труп Фрузы из покойницкой и увезли его на санках.

Блеклый свет луны все-таки помогал. Зоркий Васек, хорошо помня к тому же по недавней вылазке с Козером на это кладбище склепик, в котором он теперь копал последнюю домовину Фрузе, быстро и верно вел там внутри, под прикрытием свода свою скорбную работу. Могилка получилась неглубокой. Фрузу плотно завернули в одеяло, которым ее тело было прикрыто, когда везли ее с Дашей сюда, и засыпали тонким слоем земли. Для надежности положили на холмик найденный неподалеку железный венок. Но это уже была излишняя предосторожность, так как могилку-то в склепе издали было не видно.

Рано утром того же дня на заборах домов, телеграфных столбах и сохранившихся еще кое-где афишных вертушках была вывешено объявление:

«Акционеры общества Волжских заводов сего дня с 12 часов пополудни разрешили начать наем рабочей силы согласно «Правилам найма», утвержденным в Питере собранием пайщиков. Явиться с паспортами и старыми расчетными книжками. Лиц, имеющих на паспортах особые отметки властей, просят контору не беспокоить.

Администрация Волжских заводов».

Есть-то людям надо: с неделю лавки в поселке вовсе почти не работали, а до того шли стачки по цехам, в иных семьях ни гроша ломаного не осталось. И потянулись рабочие к конторе. Кто зашагал по узеньким улочкам, иные шли со стороны Соборной, от школы. Словом, получилось как раньше, в обычные будни. Валом валит черная масса людей к проходной, чтобы начать трудовой день.

И только-только поравнялись первые из них с канцелярией пристава, как от ворот проходной, а вслед за тем с крыльца и из-за угла этого неуклюжего домины как пальнут прямо по безоружной толпе рабочих. Один замертво упал, другие стали жаться к забору или тут же посередь мостовой плюхнулись на грязный снег, а сзади напирают, не поймут, в чем дело. Бросились спасаться врассыпную, но улица не широка, полицейские гогочут и палят то ли над головами, то ли прямо в рабочих.

Эту страшную весть принес в госпиталь Викентий Викентьевич, который принужден был, пользуясь темнотой и всеобщей суматохой в городе, тайно пробраться в собственный домик, чтобы взять все последние запасы медикаментов, бинта, ваты и ампулу с морфием для необходимой срочной операции Марине Борисовой. Во что бы то ни стало надо было обязательно извлечь из ее тела осколки.

— Покричи, родненькая, не сдерживайся, разрядись, выплачь боль, — сочувствовали ей подружки, но она не слышала их.

19. НАВСТРЕЧУ БУДУЩЕМУ

…Зеленая, трепетная, словно озябла на ветру, но все-таки светясь на солнышке всеми своими резными листиками, низко склонилась над Маринкиным безвольно распластанным телом родная и близкая сердцу белостволая березка. Где-то журчал ручеек, звенели птичьи голоса и тяжко ухала земля, содрогаясь по временам от ударов далекого грома…

— Что сказал Викентий Викентьевич? — Василек с горестным состраданием смотрел на свою давнюю подружку. Ее круто забинтованные рука и нога были лишь чуть прикрыты почти сползшим на пол одеялом.

Осторожно поднял его концы Васятка, легонько сверху накинул на больную, чтобы не причинить излишней боли ее ранам. Потом задумчиво сказал:

— Сколько горя, сколько лишений и слез… Но мы и дальше пойдем, подружка, мы должны с тобой увидеть то, за что мы льем сейчас кровушку и принимаем столь большие муки.

— Что сказал доктор? — спросил он у Глафиры Баковой.

— Викентий Викентьевич стал какой-то резкий, нервный, что ли, — вместо прямого ответа проговорила, глотая слезы, Глаша.

— Что он сказал? — настойчиво повторил свой вопрос Василек.