Холодный Лунный Смайлик (Сказка-нуар)

Свою пояснительную лекцию дядя Вяча начал непосредственно с красных штанов. Оказывается, люди колдовского звания, дотянувшись до многих-многих сотен лет жизни — а толковые колдуны долго могут жить, веками, даже тысячелетиями, пока не сгинут или не погибнут насильственной смертью… — устают от этого. Иные, самые завихренные и руки на себя накладывают, в забубенную нежить переходят, но такое бывает исключительно редко ('Голимые мазохисты!' — это Светик встряла), остальные живут-живут и погибают. И в адовые переходят, не без этого. И в новом своем качестве тоже рано или поздно гибнут. Но и без перехода к адовым или в нежить, живя пятьсот лет, колдун или колдунья постепенно утрачивают прежние человеческие свойства души, словно бы черствеют, выцветают… Света еще молода, ей и ста двадцати еще нет…

И опять ушки у Светки заалели, от стыда за скрытый перед Мишкой возраст, как будто для него есть разница — шестьдесят или сто двадцать! Главное, чтобы воспринималась как ровесница, а оно так и есть!

Поэтому колдунья Света еще в полной мере следит за модой, за речью, за обликом, за манерами, за новостями… А дяде Вяче многое, очень многое из общечеловеческих ценностей уже не дороже окурка. Например, вспомнил случайно, как некий военный девятнадцатого века бриджи красные носил, и по мимолетной прихоти себе сотворил подобные, только ярко-алые. А мог бы и эти… бермуды… или эти… слаксы-шмаксы, там, или джинсы… Табак надоело нюхать — он его курит, но тоже надоело… Светка по крови хоть и родственница ему, но не вполне племянница, чуточку дальше, но им так легче друг друга считать-понимать, друг о друге заботиться… Света — не боец, слабая колдунья, за ней пригляд нужен, без покровительства сильных сторонников ей и трехсот лет не протянуть… Колдуны живут долго, и обрастают постепенно врагами, но не всякими, а именно теми, кто не менее силен и долговечен, ибо остальные, быстро тленные, падают во тьму времен и напрочь забываются, неотмщенные… А сильные враги остаются и досаждают… А друзья и родственники, из числа людей, постепенно умирают-вымирают… Особенно холодно бывает переживать увядание рода: сыновей-дочерей людишковых жалко, внуков тоже, до слез, а с правнуками оно как-то так уже и помягче, полуабстрактно жалеешь, а пра-пра-правнуков — и вообще уже от посторонних не отличить…

Пережил вселенских масштабов любовь — раз да другой, а на седьмой уже и пообвыкся, и циником стал… Деньги в мошну, али на расчетный счет в сберкассе, копить особо и незачем, карьеру делать — можно, да только и она в итоге надоест, как и любовь, пусть и не так быстро… Да еще и врагов приманит, старых и новых, поскольку в карьере ты на виду… Вижу, Света кое-что тебе уже успела рассказать на тему сию…

У аглицкого писателя Джонатана Свифта есть струльдбруги, вечные люди, которые дряхлеют, но не умирают, живут и мучаются, мучаются, мучаются… Эту идею писателю в свое время подсказал могущественный колдун-долгожитель, кстати говоря, хороший приятель вашего покорного слуги, дяди Вячи… То-то мы оба смеялись, когда прочли… Да смех, по большому-то счету, не весел вышел. Почему? А потому. Если за скобками смеха, как говорится — колдуны такие же струльдбруги, только дряхлеют не телом, не разумом, а сутью человеческой, мечтами и желаниями… Отсюда и чудачества с придурями, и пренебрежение внешним видом, и жестокосердие, и равнодушие к посторонним, и бесплодность духовная… Что сие? Что такое духовная бесплодность? Это когда ты волен познать в совершенстве десять языков, этикет, виды трав, умеешь играть в нарды, на тромбоне, в крикет, учился у лучших филологов, подавал в лабораториях склянки-зажимы Фарадею, Ломоносову и Павлову, а сам не способен ни статью написать, ни велосипед изобрести, ни стих сочинить, ни парсуну маслом намалевать… Способен, нет, способен, конечно же, но не малюешь ничего и не строишь ничего, ибо лениво. И даже не лениво, а скучно… бесцельно… Не помню, чьи это слова, но смысл, в них заключенный, верен, и он примерно таков: жизненный опыт — он как многолетняя пыль, норовит все краски окружающего мира сделать тусклее. Но с ним иллюзия удобства. Но без него иллюзия свободы.

— Как это, иллюзия удобства, дядя Вяча?

— Сейчас некогда пояснять, племяшка, сие сама потом на досуге образмыслишь. Всяк сущий в силе переживает все эти дела по-своему, но примерно одинаково, если сравнить меж собою с тысчонку тысячелетних колдовских судеб… С одной стороны, конечно, уныло: человечество, словно старый осел, навеки привязанный к мельничному колесу, бредет по кругу, безнадежно мечтая о спирали, по которой он, постепенно разматываясь, уйдет прочь от скотского своего существования среди осточертевшего пейзажа… А с другой стороны — как раз хороша стабильность: не только вы, людишки третьего тысячелетия, способны понять людей из библейских, клинописных и античных времен, но и они вас запросто, ибо все одного корня, с лаптями и лаптопами. И вообще, как в свое время выразился, по-моему, Екклезиаст: мир един — с флорою своею, с фауной и неорганикой, движимой и недвижимой. Вопросы?