Холодный огонь

Уютный мирок старой аптеки рушился. Бутылки летели с полок прямо на Холли. Она отскочила в сторону и прикрыла голову руками. Флаконы, склянки и пузырьки били Холли по спине, некоторые летели мимо и попадали в Хандала. За кассой затрясся ящик для сигар. Холли бросилась на пол, и в следующую секунду стеклянная дверца шкафа разбилась вдребезги, будто кто-то выбил ее изнутри. Осколки просвистели как раз там, где секунду назад стояла Холли. Она на четвереньках поползла к выходу, со всех сторон на пол сыпалось стекло. Тяжелый кассовый аппарат рухнул с гранитного прилавка, он бы точно сломал Холли позвоночник, но промахнулся на каких-то два дюйма. Холли успела добраться до выхода прежде, чем стены начали лосниться и пульсировать. Она выскочила на улицу, а Хандал в полной уверенности, что это было землетрясение, остался в аптеке.

Тротуарная плитка под ногами билась, словно сердце. Холли подбежала к Джиму.

Тот стоял, прислонившись к «форду», с таким лицом, будто смотрел на бушующий океан с края отвесной скалы и уже собрался прыгнуть. Холли окликнула Джима, но он не отреагировал. Похоже, темная сила, которую он сдерживал – и взращивал – в себе все эти годы, рвалась на волю, а Джим был на шаг от того, чтобы ее отпустить.

Рывком оттащив Джима от машины, Холли крепко обнимала его и без конца повторяла его имя. Ей казалось, еще немного, и из тротуара ударят каменные гейзеры, ее схватят клешни с зазубринами, мерзкие щупальца или холодные липкие грабли какого-нибудь монстра. Но пульсация стихла, Джим поднял руки и тоже обнял Холли.

Враг отступил.

Но Холли знала: он нападет снова.

Кладбище Свенборга начиналось сразу за парком «Тиволи», их разделяли только остроконечная кованая ограда и зеленая полоса преимущественно из белых кленов и калифорнийского перца.

Джим медленно ехал по узкой дороге, петлявшей по кладбищу.

– Здесь, – сказал он и остановился.

Выйдя из машины, он снова почувствовал приступ клаустрофобии, хотя они были на открытом воздухе. Казалось, низкое сизое небо давит на серые гранитные надгробия, а они – прямоугольные, квадратные и конусовидные – торчат из земли, словно потемневшие от времени осколки древних костей. В неприятном тусклом свете трава и листва стали пыльно-зелеными, а сами деревья словно грозили окружить Джима и Холли и обрушиться на них.

Джим обошел машину, встал рядом с Холли и показал прямо перед собой:

– Там.

Холли взяла его за руку, и он благодарно сжал ее кисть.

Бок о бок они пошли к могиле родителей отца Джима, которая располагалась на пологом склоне небольшого холма, хотя само кладбище в основном было плоское. Один прямоугольный памятник на двоих.

У Джима тяжело билось сердце, он с трудом мог глотать.

Имя бабушки было выбито справа:

ЛЕНА ЛУИЗА АЙРОНХАРТ.

Джим заставил себя посмотреть на даты. Она умерла в пятьдесят три. Двадцать четыре года назад.

Наверное, так чувствует себя человек, которому промыли мозги, стерли память, а пустоты заполнили фальшивыми воспоминаниями. Прошлое Джима можно было бы сравнить с окутанной туманом равниной, которую тускло освещает изредка выглядывающая из-за туч луна. Джим вдруг понял, что уже не видит свое прошлое так ясно, как видел еще час назад. Больше того, теперь он не мог верить тому, что видит. Точные воспоминания, если приглядеться, могли оказаться всего лишь игрой теней и тумана.

Совершенно сбитый с толку и испуганный, Джим крепче сжал руку Холли.

– Почему ты меня обманул, почему сказал, что это случилось пять лет назад? – мягко спросила Холли.

– Я не обманывал. То есть… Не знал, что обманываю.

Джим смотрел на отполированное гранитное надгробие так, словно пытался увидеть в нем, как в окне, свое прошлое. Он пытался хоть что-то вспомнить.

– Однажды утром я проснулся и понял, что бабушка умерла. Это было пять лет назад. Тогда я еще снимал квартиру в Ирвайне.

Джим прислушивался к собственному голосу, будто тот принадлежал кому-то другому – загнанному человеку.

– Я оделся, поехал на север… Купил в городе цветы… А потом пришел сюда.

Он замолчал. Холли, выждав какое-то время, спросила:

– В тот день здесь кого-нибудь хоронили?

– Нет.

– Были люди на соседних могилах?

– Нет.

– Цветы на могиле?

– Нет. Я помню только, как стою на коленях с цветами, которые купил для нее… И плачу… Долго-долго, и все никак не могу успокоиться.

Люди, проходившие мимо, смотрели на Джима сначала с сочувствием; когда понимали, что он на грани нервного срыва, – в замешательстве; и, предположив, что у него от горя помутился рассудок, – с тревогой.

Джим даже сейчас хорошо помнил, какую злость тогда испытывал, с какой ненавистью смотрел на глазеющих людей, как ему хотелось зарыться в землю и упокоиться рядом с бабушкой. Но он не мог вспомнить, почему его обуревали такие чувства и почему они к нему вернулись.

Джим снова посмотрел на дату смерти. Двадцать пятое сентября. Теперь ему стало так страшно, что он не мог даже закричать.

– В чем дело, Джим? Скажи, что ты вспомнил? – настойчиво спросила его Холли.