Холодный счет

Севастьян потрогал Татьяну за руку. Пульс он и не пытался нащупать, и без того ясно, что жизни в ней нет. Сейчас его интересовала температура тела, а также состояние мышечной ткани. Хотелось знать, когда умерла Татьяна.

Звонок на пульт дежурного поступил в десять часов пятнадцать минут, к дому потерпевшей подъехали в пять минут первого. Значит, с момента смерти прошло как минимум два часа. А как максимум пять часов. Двадцать пять минут можно смело отбрасывать. Или даже целый час, а то и больше. Татьяна собиралась на работу, уже надела платье, колготки, когда все случилось. Накраситься не успела, надушиться тоже, но уже умылась. И, возможно, надела кулон – к своим серьгам. Кулон тоже могли с нее сорвать.

– Крюков, хорош изображать Пинкертона, – скривился Пасечник. – И без того уже натоптали.

Севастьян спорить не стал, вместе с начальником вышел из дома, первым делом полез за сигаретой, а перед глазами всплыла бутылка водки, вот от чего он сейчас бы не смог отказаться. Настроение жуть, сегодня он точно напьется. Если не окажется в камере.

– Максимов, в дом никого не впускать! – щелкнув зажигалкой, распорядился Пасечник.

Севастьян также пытался зажечь свою сигарету, но руки дрожали, палец почему-то не мог крутануть колесико зажигалки.

– Хреново? – спросил начальник, высекая огонь у него под носом.

– Я уезжал, Татьяна в халате была, а сейчас она в платье, – сказал Крюков, затягиваясь.

– И что?

К ним подходил Чекалов, руки в брюки, разгильдяйский шаг от коленки, нахальное выражение лица. Он смотрел Севастьяну в глаза.

– Когда у вас магазин открывается? – спросил Севастьян.

– А так и не открылся! Сказать почему?

– А когда должен был открыться?

– В девять…

– А когда Татьяна приходила в магазин?

– Я откуда знаю?

– В восемь она обычно приходила, к половине девятого, – сказала пожилая женщина в красной широкополой шляпе с выгоревшими краями и роговых очках на резиночке. Юлия Федоровна Чугульская жила по соседству, Севастьян уже успел познакомиться с ней.

Раньше Федоровна елейно улыбалась ему, а сейчас смотрела в глаза сердито, враждебно. Хорошо, обвинений пока не выдвигала.

– И что с этого? – кисло спросил Пасечник.

– К восьми Татьяна одевалась, красила губы… Платье надела, а губы накрасить не успела… – сказал Севастьян. И, сделав затяжку, продолжил: – Тело еще нормальной температуры, мышцы расслабленные, признаков трупного окоченения пока нет, но будут, очень скоро будут… Труп пролежал не больше четырех часов. Когда Татьяна умерла, я уже к отделу подъезжал.

– Там, где четыре, там и пять часов, – пожал плечами Пасечник.

– Вот! – Вряд ли Чекалов что-то понял, но палец к небу он вознес ну с очень важным видом.

– Кто звонил в полицию? – спросил Севастьян.

– Я звонил. А что, у меня репитер! Любой звонок! – приосанился Чекалов.

Его важность можно было понять. Деревня глухая, сотовый сигнал непозволительно слабый, но позвонить в город вполне возможно, если установить в доме усилитель. Удовольствие не из самых дорогих, но не все могли себе такое позволить. А Чекалов смог. Потому и сияет, как медный самовар.

– Федоровна вот сказала, я позвонил! – Миша кивком указывал на женщину в красной шляпе.

– Юлия Федоровна, что вы видели? – спросил Севастьян.

– Татьяну только и видела, захожу, лежит, на меня смотрит…

– Вы, конечно, закрыли ей глаза! – скривил губы Пасечник.

– Да нет, это я! – снова выскочил Чекалов.

– И сережки ты сорвал? – спросил Крюков.

От возмущения Миша подпрыгнул на месте.

– Не-ет!.. Это я сам у тебя спросить хотел! – взвизгнул он.

– Не было сережек, – качнула головой соседка.

– В доме, конечно, никого не было? – спросил Севастьян.

Он держал Чекалова в поле зрения. С головой у парня не все в порядке, как бы не подсунул сережку, сорванную с Татьяны.

– Да нет.

– Может, кто-то выходил?

– Ты выходил, – кивнула она. – Утром. Татьяна тебя к машине проводила.

– Ну вот, уже хорошо… Или я возвращался?

– Да нет, не видела… Никого не видела. Спокойно все было.

– Не знаю… – Севастьян смотрел на дом Чугульской, который находился на одной линии с избой Татьяны.

И так же фасадными окнам выходил на улицу. Из окон своего дома Юлия Федоровна могла видеть человека, заходящего в дом с улицы, но нижние ворота хозяйственной пристройки оставались для ее взгляда мертвой зоной. Убийца мог свободно форсировать неглубокий ручей со стороны бани и зайти в дом через южные ворота хозяйственной пристройки. А мог выйти к бане по реке, на лодке. Тот же Харитонов мог. А от бани через непросматриваемую зону к воротам, с которыми у Татьяны проблема. Плохо ворота закрываются, руку в щель просунуть можно, деревянная задвижка там, столкнуть ее несложно.

Крюков прошел к этим воротам, и точно, створка приоткрыта. Подошел Пасечник, Севастьян едва не шарахнулся от него. Как будто начальник тоже мог подбросить ему сережки. Не мог, конечно. Но нервы на пределе, отсюда и эти метания.