Хонас и розовый кит

– Вы туго соображаете, – заявляю я. – Полагаете, что единственным человеком, способным учить вас, является преподаватель. Так же как и стоматолог, по-вашему, владеет искусством толкования кариеса, а священник – лучший специалист по небесному туризму. Вы ошибаетесь. Университетский диплом ни из кого не делает мастера своего дела. Для меня самым важным человеком в жизни, научившим меня большему, чем кто-либо, был двенадцатилетний головорез. Отец запрещал мне с ним общаться. Все матери в нашем квартале принимали меры предосторожности, чтобы их дети не попали под дурное влияние маленького разбойника. Они предостерегали своих детей, когда те сидели еще в колясках. Однако приемы, которые я перенял у Фелипе, способствовали моему развитию лучше, чем витаминные коктейли, рыбий жир и инъекции кальция.

Я рассказал им о трюках, которым меня научил Фелипе. Как воровать кур, чтобы ни хозяева, ни сами птицы этого не заметили. Где искать заводи, кишащие рыбой, жаждущей попасться на крючок. Как путешествовать по городу зайцем в грузовиках с тростником. Как никогда не проигрывать в карты. Можно ли выпить бутылку водки и не опьянеть? Фелипе мог. Также он был посвящен в тайны курения сигарет из травы, кукурузных волосков, газет и даже табака.

Я допустил ошибку, отправив его уроки в мусорную корзину. Он показал мне, что жизнь – это чужой сад, полный фруктовых деревьев, и нужно только набраться смелости, чтобы перемахнуть через забор и снять урожай. Я позабыл о его принципах и потратил впустую годы на учебу, как будто право существовать заслуживают на экзамене. Если бы я придерживался философии Фелипе, то был бы далеко отсюда, наслаждался ворованными манго и купался в диких лагунах.

Выйдя из лицея, я предложил Хулии выпить кофе. Дул приятный ветерок. Облака занавесили солнце.

– Мое мнение о тебе изменилось. Раньше я считала тебя невыносимым кретином, сейчас ты мне кажешься приятным кретином, – Хулия выразила свою зарождающуюся симпатию с полувосторженной улыбкой.

От присутствия на моем уроке у нее отключился мозг. Мне передалось ее состояние.

– Хотела бы я стать твоей ученицей. Послушав тебя сегодня, я поняла, что настоящие преподаватели рассказывают о намного более интересных вещах, чем теорема Пифагора. Учат воровать апельсины, например… Начиная с этого дня я буду ходить на твои занятия постоянно, – пообещала она, скорчив заговорщическую гримасу.

– К сожалению, я не могу удовлетворить твое желание. С сегодняшнего дня я больше не преподаватель. Меня уволили.

– Что за чушь! Почему они с тобой так поступили?

– Пришла телеграмма из Ла-Паса. Без объяснения причин.

– Бедный. Тебе, наверное, грустно.

– Нет. Знаешь почему? Потому что я никогда не был настоящим преподавателем. Поэтому тебе и понравился мой дидактический подход. Слово «дидактический» можешь взять в кавычки или вычеркнуть, потому что у меня нет квалификации и я никого ничему не учу. В этом секрет моего успеха и причина безразличия. Мне не жалко покинуть лицей, поскольку я никогда не был настоящим учителем.

Ее рука беспечно покоилась рядом с чашкой кофе. Как хочется погладить ее. Мне пришло в голову, что, если бы я схватил эту руку, словно сахарницу, Хулия не стала бы противиться. Но на полпути я пошел на попятную.

– Хулия, ты так и не объяснила, почему пришла в лицей.

– Я беспокоюсь за свою подругу Ольгу, – ответила она. – Рано или поздно ее изнасилуют. Уже два дня ей названивают по телефону так же, как мне.

– Они угрожают ей насилием?

– Нет. Этот тип ей зубы заговаривает. Повторяет до одурения, что любит ее. Мне он говорил то же самое. Это наверняка Алекс.

– Ты слышала его голос?

– Слышала. Это не голос Алекса и не голос моего тайного воздыхателя. Звучит совсем по-другому. Наглец меняет манеру говорить.

– Но если ты его не узнаёшь, если между этими голосами нет ничего общего, откуда тебе знать, что это Алекс?

– Я уверена, что это он, именно потому, что я его не узнаю. А не узнаю из-за того, что он притворяется. А притворяется он, так как с его стороны было бы некрасиво так нагло надоедать девушке.

Несколько секунд моя коленка под столом прикасалась к бедру Хулии. Я затаил дыхание. Моя конечность уперлась в ее плоть, устроилась в ней поудобнее и, довольная, уснула. Хулия убрала ноги. Твою мать!

Хулия не заметила вторжения. Она сосредоточенно продолжала рассказывать о странных телефонных звонках. От тревоги на ней не было лица, даже губы потеряли очертания. Как бы оно не превратилось в пустой овал. Я решил ее поддержать и позаботиться о том, чтобы Ольга была в безопасности. «Причин бояться Алекса нет, – сказал я. – Он находится в психиатрической лечебнице в Сукре, за сотни километров отсюда. Я поклялся лично запихнуть его в самолет Боливийских авиалиний, если семья не сдержала слова и не упекла его в больницу.

– Они повезут бедняжку в Сукре в смирительной рубашке. Страшно представить, – огорчилась Хулия.

– Связывать его необязательно. Укол парализующего препарата превратит его в статую. Чудодейственное средство.

– Не хочу знать, как над Алексом издеваются. Только не из-за меня.