Хонас и розовый кит

Хулия: «Мои письма к тебе никогда не закончатся. Я ими живу. Не забывай, это я предложила обмениваться посланиями ежедневно. Просыпаясь утром, я размышляю, о чем напишу тебе сегодня. Я завтракаю и пишу страницу за страницей. Исправляю, зачеркиваю, снова исправляю. Чтобы не переписывать бесконечно, после обеда бросаю послание в почтовый ящик. Написание этого единственного письма меня опустошает. Но я получаю награду – спокойствие до конца дня. Я выжала из своего мозга все воспоминания, все страдания, я свободна. Впереди – часы благословенной пустоты».

Хонас: «Если ты будешь продолжать сочинять так же вдохновенно, исчерпаешь тему. Ты превратишь остаток чувства в сухой увядший апельсин… Но это не значит, что нужно писать реже, поскольку твое рвение смягчает страдания… Разумеется, любой здравомыслящий человек посоветовал бы тебе умерить пыл, заметив, что писанина тебя изнуряет».

Хулия: «Один кубинец пригласил меня в модный бар. Тип был страшный и неприятный. Чтобы вытерпеть его, пришлось выпить два коктейля. Алкоголь меня развеселил, сделал разговор интересным, а свидание более приятным, чем я ожидала».

Хонас: «Настанет день, когда мы будем говорить о своей любви к другим людям, не испытывая ревности. Этот день приближается неотвратимо. Но я предпочитаю думать, что он еще далек. До него осталось два месяца, десять лет или он уже завтра?»

К работе я относился крайне безответственно. Мои руки, развращенные любовными письмами, больше не хотели иметь дела с грубой деловой корреспонденцией. Все вокруг потеряло краски. Коллеги и жена напоминали мне хромоногих зомби. Флорес мешался под ногами, я смотрел на него с презрением фазана, глядящего на гусеницу. Я не только способствовал процветанию нищеты, но и впустил ее в свою душу. Будучи одержим Хулией, я исчерпал свои резервы, не оставив и сентаво на покупку у реальности настоящих чувств. Разбудить меня могли лишь новости, прямо или косвенно связанные с Хулией. В чувство меня обычно приводила Ира, как, например, в тот раз, когда она пришла и торжественно заявила:

– Сегодня я чуть не упала со стула, узнав об одном случае вопиющей несправедливости. Знаешь, кого держат взаперти в Пачеко, в полном здравии и безо всякой на то причины? Алекса Тамбаса. На основании каких таких дурацких соображений они запирают безобидных людей?

– В последний раз, когда я с ним виделся, он говорил, что ухаживает за Каролиной, принцессой Монакской.

– Миллионы молодых парней влюблены или в принцессу Монакскую, или в Брук Шилдс, – сказала Ира.

– На этот случай Алекс уже купил смокинг, который собирается надеть на церемонию бракосочетания.

– Ты рассуждаешь как восьмидесятилетний старик. Ты забыл, что у тебя тоже были мечты? Мне, например, в юности нравилось представлять себя невестой Рока Хадсона.

Бесполезно отговаривать Иру, если она задумала очередную активную деятельность.

Тем более если речь идет об Алексе, к которому Ира питала симпатию. Она начала считать его членом семьи, когда они встречались с Хулией, чувствовала за него ответственность и даже оплатила его первое лечение. Разговоры с психиатрами, формулировки, начиненные дубовыми терминами, заставили ее усомниться в их профессионализме. Алекс никогда не был душевнобольным, его безумие – результат медицинских ошибок и поспешных заключений. Придерживаясь такой точки зрения, она по телефону похлопотала о его выписке и выслала ему деньги на билет в город.

Я написал Хулии об освобождении Алекса, но затем порвал листок. Попробовал рассказать об этом в другом письме, но его постигла та же участь. Я пренебрег важностью события. Хулия далеко отсюда. Алекс, скорее всего, будет ошиваться у их дома, не представляя теперь угрозы для девушки.

Я решил приберечь новость про Алекса, тем более что мы стали реже писать друг другу. И я был избавлен от скрупулезного освещения событий дома.

Хотя количество писем уменьшилось, накал переписки не спадал, а, наоборот, даже усиливался. Поток откровенных посланий свидетельствовал о сексуальном зуде Хулии. Ее феромоны ощущались даже на расстоянии. Печально было осознавать, что ее американские друзья замечали то же, что чувствовал я за тысячи километров. Потому недостатка в кавалерах она не испытывала. Бразилец пригласил ее на ужин. На дискотеке они обжимались как сумасшедшие. Однако она не захотела переспать с ним. Об этом она рассказала так:

«Этот нахал обозвал меня пробной кобылой. Так называют кобыл, которые возбуждают жеребцов, но с которыми им не дают спариваться, подменяя их другими. Тининьо прав: я привлекаю, чтобы разочаровывать. И впредь буду так поступать. Пробная для других, настоящая – для тебя».

В другом письме:

«Этот клочок черных как смоль волос я срезала в том единственном месте, где у меня они кудрявые. Посади их в горшок. Если они дадут корни, то из них вырастет черная косматая роза».

Спустя неделю: