Хонас и розовый кит

Семья, в отличие от меня, была бы рада узнать, что Хулия научилась лепетать по-английски. Однако ни говорить, ни молчать на языке гринго она не умела. Причина ее незнания была проста: она не посещала занятия, проводя все время в кругах выходцев из Латинской Америки. Она оправдывалась тем, что после прибытия в Майами у нее обострилось чувство патриотизма и она решила во что бы то ни стало защитить свой культурный багаж от иностранного влияния. Эта националистическая горячка вывела из себя Патрокла, который авансом оплатил ее обучение в лучшей языковой школе Флориды.

Я, в свою очередь, был поражен тем, что она переняла напевные карибские интонации. Хулия говорила не как житель Северной Америки, а, скорее, как продавщица кубинских сигар. Она все еще продолжала чирикать, когда мы сидели в баре. Чужой регистр, в котором звучал ее голос, сбивал меня с толку. Вслушиваясь в музыку ее слов, я упускал содержание, и наоборот.

Она заверила меня, что вернулась не по настоянию родителей. Никакие угрозы Патрокла не сдвинули бы ее с места против воли. Если бы ей перестали высылать деньги? Ничего страшного. Она выбрала бы из десятка претендентов того, кто был готов ее содержать, честный современный прием, к которому она прибегла бы без колебаний. Хулия вернулась из-за отвращения к американскому образу жизни, к замороженной еде и автоматам. Ей осточертело натыкаться за городом на неподкупных автоинспекторов, которым ничего не говорило имя Патрокла дель Пасо-и-Тронкосо. Для нее не существовало ничего более привлекательного, чем хаотичный бар, где у тебя не спешат принимать заказ и воруют сдачу.

Поклонник? Его звали Григота. Странное имя, оно вызвало у меня воспоминания о сыне Чико Линдо, толкача. По стечению обстоятельств, это был один и тот же человек. Парень учился в университете Майами. И забросил учебу, поехав за ней. Он был одержим Хулией настолько, что сопроводил бы ее в пустыню Гоби, лишь бы иметь возможность сидеть в ее тени и целовать ей ноги.

– Он лучше меня в постели? – спросил я.

– Не знаю. Я ни разу с ним не спала.

– Почему? Стесняешься?

– Он думает, я девственница. Уважает мою непорочность.

– Ты соврала ему?

– Нет, это он пришел к такому заключению. Говорит, у него натренированный нюх на хороших девочек.

– Какая досада. Парень оказался старомодным. Как жаль, что он ошибся. Иначе острая потребность в сексе, о которой ты писала, не осталась бы неудовлетворенной.

– Я ни о чем не жалею. Мне даже кажется, что я вот-вот взлечу от счастья. Я искала мужчину, который обходился бы со мной как с царицей, надевал бы мне каждый день корону. Нет на свете женщины, которая не ценила бы преклонения и которой не нравилось бы то и дело унижать воздыхателя: продержать его пару часов под дождем в томительном ожидании, как я однажды поступила с Григотой в Майами, а наутро с медсестрой получить от него записку «Я тебя люблю» из больницы, где он лежал в горячке, потеряв голос.

– Хулия, я готов поспорить, что ты избавилась от пристрастия к валиуму.

– К валиуму? Уже несколько месяцев к нему не прикасаюсь, – вспомнила она.

Григота слепо доверял Хулии. Он рассказал ей о своей жизни и мечтах. Она раскрыла мне полное досье на парня, пока мы сидели в ресторане.

Григота был парнем двадцати с небольшим лет, среднего роста, сильный, с выступающими скулами и пронзительным взглядом. Он обладал флегматичным характером. В школе учителя приняли его невозмутимость за умственное отставание. Они порекомендовали отцу отдать его в коррекционную школу. Отец, будучи находчивым человеком, перевел его в другое учебное заведение. Новые учителя разглядели у мальчика недюжинные способности. Однако сам Григота вырос с ощущением нехватки ума. После просмотра в кино нескольких итальянских вестернов, где он лицезрел Ринго или Джанго [33], открывающих рот, только чтобы залить туда виски, он осознал, что не слабоумен и стал ценить по достоинству свое умение молчать.

Если бы Григота мог выбирать, у него был бы другой отец. Отставной генерал с усыпанной орденами грудью или какой-нибудь деловитый промышленник. Родственная связь с Чико Линдо усложняла Григоте существование. Ему льстило то, что люди уважают и боятся его, зная, что он сын могущественного человека, однако лишь почитанием и страхом он довольствоваться не хотел. Сын жалел, что Чико Линдо не выбрал более достойную профессию. Будь папа, например, протестантским священником, люди смотрели бы на него другими глазами.