Хонас и розовый кит

Григота был мачо. Эта черта характера гарантировала ему успех у американских девушек. Стоило ему приударить за какой-нибудь из них, как она тут же требовала от него проявления ревности и жесткости. Гринго, которых он соблазнял, нагло кокетничали с другими мужчинами, чтобы подстегнуть пыл своего «латиноса». Он научился подражать мастерству Рудольфа Валентино с этими нервными и взыскательными зрительницами, которые занимались гимнастикой от Джейн Фонды, мучили себя макробиотическими, вегетарианскими, лунными и йогическими диетами и таскали с собой вибраторы, чтобы доводить себя до полного удовлетворения, если любовник вдруг подведет.

Два года игр в твердолобого мачо его утомили. Роман с Хулией позволил сделать передышку. Временную передышку, поскольку Хулия, когда он начал заикаться о ревности, предупредила: «Прекрати выделываться, я не гринго, чтобы распускать передо мной хвост. У нас на родине даже простой работяга добивается женщины искуснее, чем ты». А он не мог разобрать, какого рода было стремление овладеть Хулией – бутафорским или настоящим.

Знакомство с Хулией обернулось зависимостью, он тянулся к ней, как телок к вымени. Однако эта любовь принесла ему так много беспокойств, что он был бы рад охладеть к девушке. Григота отдал бы свое право ухо, чтобы вернуться к студенческой жизни в Майами, где в университетских стенах ходили слухи о том, что он является сыном южноамериканского политика-олигарха, могущество которого он однажды унаследует.

Григота мечтал отделаться от Хулии и больше не попадать в затруднительные ситуации, которые ему были уготованы его роковой привязанностью, конфузы, вроде того, что произошел однажды в доме его возлюбленной.

Он ждал в гостиной Хулию, которая не знала счета времени. Она опаздывала настолько, что он заподозрил, что она или устроила себе сиесту, или собственноручно шьет наряд, в котором собирается прийти.

Вдруг в гостиную вошел человек с густыми бровями, который, заметив гостя, побагровел.

Они поздоровались, и пунцовый мужчина спросил:

– Могу я узнать, что вы делаете в моем доме, попивая мой виски, сидя на моем диване и прожигая в моем ковре дырки своей сигарой?

– Я жду Хулию. Она приводит себя в порядок. Мы собираемся пройтись.

– С чьего позволения вы собрались пройтись с моей дочерью?

– Извините, сеньор, я не знал, что на это нужно разрешение.

– Вы не знали, молодой человек? Для посадки в самолет, входа в чужой дом и даже употребления некоторых лекарств требуется разрешение. Вы думаете, что пройтись с моей дочерью так же просто, как выкопать из земли пару картофелин?

– Да ведь нет никакой проблемы, сеньор, я прошу у вас разрешения.

– Ответ отрицательный.

– Почему? – спросил Григота.

– Потому что вы чужак. Тот факт, что вы завладели моим баром, еще не делает вас членом семьи.

– Сейчас представлюсь и перестану быть чужаком. Меня зовут Григота Рамирес.

– Григота? Не шутите. Это не имя.

– Извините, но меня зовут именно так.

– Похоже, я познакомился с болваном, который сорвал учебу моей дочери. Предполагаю, что вы сын Чико Линдо… Его, должно быть, переполняет гордость от того, что семейное дело разрастается. Кокаин! Вот это бизнес!

– Сеньор Дель Пасо-и-Тронкосо, я надеюсь на вашу непредвзятость к детям нагрешивших отцов.

– Я никогда не страдал непредвзятостью. Я старорежимный, я фашист, расист, у меня полно предубеждений. В моем доме вам ничего не светит. Даже если бы вы отреклись от своего отца, я все равно запретил бы вам любить мою дочь, потому что вы, молодой человек, не того происхождения.

Позже Григота пожалел, что позволил оскорбить себя, не дав сдачи. Но в тот момент он не ответил, потому что, помня о просьбе Хулии, решил поступиться гордостью.

– А что, если я вам скажу, что у нас любовь и мы не можем жить друг без друга?

– Брехня. Любви не существует.

– Существует. Мы очень любим друг друга.

– Существует? – переспросил Патрокл, беря ведерко для льда со стола. – Тогда идите и принесите мне в этом ведре два килограмма.

– Это невозможно. Она у меня внутри, она нематериальна, – объяснил Григота.

Патрокл, нахмурив брови, ответил:

– Не устраивайте мне здесь поэтического поноса. Вы говорите со взрослым мужчиной, а не поете серенаду портнихе на углу. В чем дело? Вы меня приняли за трясущуюся старуху?

Я поаплодировал суровости Патрокла. Ведя слежку за каждым шагом сладкой парочки из своего наблюдательного пункта, я радовался каждой сложности, с которой они сталкивалась и которая не принесла бы мне барышей, поскольку я был уверен, что от нашего с Хулией романа остался лишь обглоданный скелет.