Хор больных детей. Скорбь ноября

Он нацелился. Мир окрасился красным, когда Шэд подцепил кого-то или, возможно, что-то, мелькавшее в поле зрения, снова думавшее о нем. Шэд вытянул руку и медленно пошевелил пальцами, как делают, чтобы заставить рыбу всплыть на поверхность. В груди у него потеплело. Мег помогала. И мама, наверное, тоже. Шэд задышал часто и тяжело, когда неясная и какая-то неоконченная фигура, окруженная святящимися обрывками страдальческой ауры, повернула к нему незавершенное лицо. А под ним было другое, которое постепенно обретало знакомые черты.

Вот.

Спокойнее.

Он почти добрался.

Еще минутку, Мег. Это ради тебя.

Почти… да…

…и тут он почувствовал рядом едва ощутимую возню, словно ребенок дергал его за локоть. Вторгался в замысел. Таши Клайн постоянно так делал, болтая о книгах, своих корешах и обо всем, что приходило ему в голову. Таш не умел затыкаться.

Все оборвалось. Дыхание Шэда пришло в норму. Раздражающая возня по-прежнему мешала сосредоточиться, и Шэд оглянулся.

Рядом с ним стоял проповедник Дадлоу, уставившись в землю, сложив руки на огромном животе и посасывая кончики усов.

«Ну вот», – подумал Шэд.

Большинство проповедников, с которыми он сталкивался, были желчными, худыми, как тополя, и жесткими, как опаленные солнцем кости. Они приезжали в Лощину на грузовичках и ставили в полях шатры. Бесновались и били ладонями по лбам грешников, приказывая тем исцелиться. Ломали об колено костыли и трости. А ты смотрел, как калеки изо всех сил стараются встать на больные скрюченные ноги. Народ кидал мелочь. Певцы госпел завывали точно звери. Глухие нагибались, бормоча: «Я, кажись, услыхал глас самова Иехсуса». Может, и слышали. Проповедники были такими напористыми, будто опрокинули бутылку виски.

Но Дадлоу всегда был счастливым, крепким, идеально круглым, но все же мускулистым мужчиной, с лицом, загоревшим от проповедей на пастбищах и крещений у реки.

Сегодня он закутался в дубленку и надел ярко-красную охотничью шапку с опущенными на уши клапанами. Дважды обернул горло лиловым вязаным шарфом, концы которого свисали до лодыжек. Миссис Свузи, мать Дадлоу, жила по соседству с ним, за церковью. По ее словам, единственным средством, помогавшим ей от артрита, было вязание крючком и круглосуточная готовка.

Шэд не знал, в самом ли деле Дадлоу не подозревал о том, какой образ жизни ведет его жена Бекка. Проповедник мог просто подавлять это знание силой религиозных убеждений. В подобной неудаче трудно признаться, особенно самому себе. Но Бекка постоянно была под кайфом, а многие ее покупатели приходили прямо к задней двери дома проповедника. Возможно, поведение Дадлоу было всего лишь спектаклем, и на самом деле он помогал варить мет в церковном подвале.

Но какой бы ни была правда, Шэду не хотелось, чтобы проповедник узнал его тайны.

– Мои соболезнования, Шэд Дженкинс, – произнес Дадлоу.

– Благодарю вас, преподобный.

– Я как раз собирался зайти.

– Вот и зашли.

Дадлоу указал на дорогу, где припарковал свой микроавтобус позади «Мустанга».

– Да, увидел твою машину и решил заглянуть. Хорошо выглядишь.

– Вы тоже.

Проповедник похлопал себя по животу, словно утешая любимого человека.

– Мама посадила меня на строгую диету из бобовых. Проблема в том, что она так много печет для Молодежного служения, Зала собраний и Женской коалиции, что промахивается на несколько пирогов. А я балую себя, ничего не могу поделать. В этом смысле я слаб.

– Я тоже. – Шэд позволил лжи сорваться с губ, будто она могла их сблизить.

Дадлоу рассмеялся, брызгая слюной, и у Шэда возникло ощущение, что этот человек пытается каким-то образом опекать его. Неужели появление священника было простым совпадением? Или у того имелся более серьезный замысел?

– Не настолько, чтобы кто-нибудь это заметил, Шэд Дженкинс. Вижу, ты в отличной форме. Рискну предположить, что даже в лучшей, чем был до того, как покинул нас.

Проповедник стоял с выжидающим видом, точно хотел вникнуть, задать пару вопросов, выяснить, был ли Шэд чьей-нибудь сучкой. Хлопнул затянутыми в перчатки ладонями, начал было подступаться к сомнительным темам, но в конце концов передумал.

– Понимаешь, эта ее бойзенберри [9] не дает мне спать по ночам.

– Даже так?

– А еще не могу ограничиться одним куском, приходится прикончить весь пирог, иначе мама поймет, что я ворую. Прячу бумажные тарелки на дне мусорного ведра, чтобы она не узнала, что я перестал есть овощное ассорти.

Неужели они в самом деле беседовали о пирогах?

– Выпечка миссис Свузи – лучшая в округе.

– Тут ты совершенно прав! Кто сможет перед ней устоять? Я не могу. Если бы только у меня было больше здравого смысла!

Его округлый живот трясся и дрожал, будто мог оторваться и укатиться прочь.

– У всех нас свои соблазны, – сказал Шэд.

– Так верно. Так по-человечески. Это Божье испытание. Мы обречены бороться со своими недостатками.

Он имел в виду Бекку? Комментарий проповедника о грехах вел к наркотикам или к Джейку Хэпгуду?

Шэд посмотрел вниз и увидел, что до сих пор стоит на могилах. Неужели проповедник поэтому нервничал? Шэд отошел в сторону. Из-за надгробия мамы выполз Нытик, зевнул и сел рядом.