Хор мальчиков

— Зайдёшь?.. — и услышала, что соседка только что купила выпечку к чаю.

— Дамы пьют чай, — произнесла Ирма, заходя к ней. — Мне, к слову сказать, вспомнилась одна картина: «Дамы пьют чай».

— Чья? Где ты её видела?

— Ну не картину, конечно, — репродукцию на книжной обложке. Что-то старинное, английское: какие туалеты, шляпки… У тебя-то была возможность насмотреться подлинников в столичных галереях, а в нашем городе — один лишь краеведческий музей с гербариями да портретами пламенных революционеров.

— Съезди в Дрезден, там ведь, пожалуй, самая знаменитая в Германии галерея. И поторопись, пока это близко. Пока ты не переехала к своему Марку.

— Но шляпки…

— И, уж конечно, собачка рядом, — грустно предположила Мария.

Нет, она не стала бы заводить собаку в общежитии, да и — нигде, никогда; она не забывала об участи — нет, не Фреда, а его хозяина. Собачий век короток, и долго ли можно протянуть, оплакивая одного за другим своих дружков? Однажды кто-то заметил при ней, что это счастье, когда тебя некому оплакивать. «Счастье — для кого?» — спросила она тогда, предположив, что ей советуют либо ни о ком не скорбеть, либо никогда не умирать.

— Не кошка же, — резко, словно с ней спорили, произнесла Ирма. — Даже барашек был бы понятнее. Хотя… это было не где-то на лужайке — какое уж там чаепитие? — а в доме, в уютном старом доме.

Мария даже рассмеялась, оттого что давно никто при ней не тосковал об уюте — о том, чего жильцам хайма ещё долго было не достичь. Она и сама постепенно уверилась, что на всё тёплое, домашнее сможет надеяться лишь в неясном завтра, в том неопределённом месте где-нибудь близ границы с Францией или Голландией, куда ей в конце концов непременно посчастливится попасть и где наконец она найдёт себе комнатку где-нибудь в мансарде, высоко над бульваром. Ей не составило бы труда подробно описать своё будущее жилище (она его строила и строила в воображении так увлечённо, словно собирала кукольный домик): столько мечтала о нём, что продумала, предусмотрела, казалось, все мелочи — придумала, но не подсмотрела, не позаимствовала — не сумела б, оттого что в городских пределах ей так и не предъявили достойных образцов: немцы к себе в гости не звали, и только однажды, в компании знакомых, разносивших из одного места в другие какие-то пакеты, она побывала в чужих домах, всего в двух или трёх, однако теперь уже бралась судить и когда б её спросили, как здесь обставляют квартиры, уверенно обобщила бы: никак.

В этих двух или трёх было общее: плоское освещение, словно навевающее холод, и случайные предметы, расставленные кое-где в полупустых пространствах — телевизор, диван, обширная кровать… В последнем из домов по стенам жались книжные — нет, не шкафы, а открытые стеллажи, невпопад выкрашенные белой краской. Потом уже, спустя недели, Мария попала в квартиру иного, московского вида — такие когда-то в её родном городе принадлежали старым интеллигентам, известным артистам, университетским профессорам; центром там оказался, наконец, не телевизор, а пожилой письменный стол, и гостиная освещалась не светильником из универмага, а люстрой в стиле ар-нуво, по случаю гостей зажжённой во всю мощь; Марии милей был общий полумрак, разрываемый кругом света от бронзовой настольной лампы — первого старинного предмета, увиденного в чужой стране; она представила, как славно было бы сидеть в этом ярком пятне с рукоделием или с книгой, время от времени отрываясь от своего занятия, чтобы вглядеться в таинственные сумерки в дальних углах.

Старые вещи видят многое, да потом не спешат делиться знанием о случавшемся при них; Мария в собственном укромном углу довольна была б уже тем, если б угадала присутствие рядом с собой чего-то давно хранимого, на что намекали и неверное освещение, и тихие шаги по ковру в пустом доме, и предчувствие тайны, которую можно не разгадывать, и чьё-то присутствие в дальнем конце комнаты, где она собиралась делиться с подругой собственными секретами.

— Мечты… — проговорила она вполголоса. — А кстати, твои дамы с чаем, они — барышни на выданье или вдовы? Что-то у них не так, а?

— С чего ты взяла? Художнику до этого, наверно, не было дела. Написал складочки на платье да ещё то, как блестит столовое серебро…

— Серебро!..

Обе женщины в ожидании переезда до сих пор окончательно не распаковали багаж: собственная посуда оставалась в коробках, и они пользовались казённой: на полках нашлись кружки, тарелки, кастрюли — всё необходимое, но простецкое. На всплывшей в памяти Ирмы книжной картинке стол выглядел иначе: серебряный чайник, фарфор…

— Дамы эти — как мы: беженки и — без мужчин, — предположила Ирма. — А у нас…

— Жить, как на картинке, не получится. Тебе, наверно, трудно выдержать здесь?

— Не представляю, как выдерживаешь — ты.

— Не выдерживаю…

— Слушай, часы бьют на ратуше. Уже пять.

— Дамы — с чаем, часы — с боем… За кадром наверняка осталась ещё и левретка.

— У тебя дома была какая-нибудь живность?