Хорошая компания

Надо было убить еще больше часа до прибытия рейса Руби, поэтому Джулиан бесцельно бродил по терминалу. Взял чересчур крепкий кофе со льдом, сел с ним на неудобную металлическую скамейку и стал рассматривать толпу. Рядом с ним сидела женщина с табличкой на испанском, украшенной цветами. По другую сторону – семья, встречавшая сына из Японии. Он вспомнил тупой фильм, который так любили Флора и Руби, тот, что начинался с людей в аэропорту, тот, что они заставляли его смотреть каждое Рождество. Сидя на скамейке, Джулиан вдруг осознал, что начало фильма довольно талантливо. Все лица вокруг него были задействованы, чувства обнажены: скука, нервозность, нетерпение, страх. Когда человек выходил из дверей и видел кого-то после долгого отсутствия, первый взгляд стоил тысячи слов, он был неприкрашенной правдой. Что увидит Руби, когда взглянет ему в лицо? Что он позволит ей увидеть?

Во-первых, облегчение. Ему было одиноко. Он по ней скучал. Злость? Он постарается не выглядеть злым, но он был в ярости на Флору за то, что она бросила его в одиночку разбираться с возвращением Руби. Что бы он ни натворил, родителями им нужно было быть вместе, не ради него – но для того, что смягчить удар для Руби. Хотя какой удар? У Джулиана было ощущение, что Флора расставила для него ловушку, которую ему нужно было искусно обходить. Что бы он ни рассказал Руби, это может быть перекроено с учетом того, что в итоге решит рассказать ей Флора. Она сказала, что вернется к спектаклю, но Джулиан уже не знал, во что верить. Он постарается скрыть свою злость от Руби, скрыть разочарование, но ему тоже было больно. Он знал, что не имеет права говорить о своей боли, но никогда не думал, что Флора так жестоко его кинет.

Джулиан неделями ругал себя за глупость, начиная с того, что сохранил кольцо, когда Марго его вернула. Он думал о том, чтобы его выбросить, но не мог себя заставить, поэтому сунул кольцо в конверт, положил конверт в папку и спрятал папку на дне каталожного шкафа, куда, как он думал, никто никогда не заглянет. И эта история, что он якобы потерял кольцо в пруду… В тот день по дороге с Манхэттена в Стоунем, без кольца на пальце, он знал, что нужно какое-то правдоподобное объяснение, чтобы Флора не настаивала на дальнейших поисках кольца. Он запаниковал и стал драматургом собственной жизни, превращая общее (кольцо потеряно) в более конкретное (кольцо – в пруду). Сидя в аэропорту в ожидании Руби, он, конечно, понимал, чего ради были все эти раздумья – ради того, чтобы отвлечься от изначального греха, от первого чудовищного решения, от романа.

Джулиан заметил Руби на выходе из терминала прибытия еще ярдов за сорок. Узнал ее походку, осанку. Она тащила за собой большую дорожную сумку, ту, с колесиками, на покупке которой он настоял, несмотря на возражения Руби, и теперь ему было до нелепости приятно видеть, как она катит за собой эту огромную сумку. Руби загорела, ее длинные кудрявые волосы стали на несколько тонов светлее. Она всегда больше была похожа на Флору, чем на него. Глаза у Руби были его, то карие, то зеленые, но лицо – вылитая Флора: округлое, ангельское, с широко расставленными глазами, из-за которых она казалась невиннее, чем была, вздернутым носом и острым подбородком. Смотреть на то, как она идет к нему, видеть в ее лице Флору было физически больно, Джулиан ощутил резкий спазм где-то под ребрами. Когда они трое расставались, у него получалось отогнать мысль о том, что их разлука может принять какую-то постоянную форму. Теперь, когда Руби шла к нему, тревожно озираясь в толпе, заслуженная кара наползала как тень. Джулиан с усилием сглотнул и принялся махать, и Руби наконец заметила его и ускорила шаг.

Чем ближе она подходила, тем напряженнее и беспокойнее делалось ее лицо. («Где мама?») Она все сильнее хмурилась, и Джулиан тоже невольно нахмурился в ответ.

– Руби, – сказал он, протягивая к ней руки.

– Папа.

Она почти бросилась к нему, уронив сумку на пол, и крепко за него ухватилась. Он вздохнул, обнял ее, вобрал в себя ее запах. Она пахла солнцем, аптечным увлажнителем, которым всегда пользовалась, зелеными мятными леденцами и домом. Руби пахла домом. Он зажмурился; он не заплачет.

– Зайка, – сказал он ей в щеку; она не отпускала его, и он не разжимал объятий. – Все хорошо?

– Пап, – громко всхлипнула она.

Он отстранился на расстояние вытянутой руки.

– Руби, что случилось?

– Пап, Иван меня бросил.

– Ох, детка.

Он подавил улыбку, но с радостью принял всплеск радости, окативший его отягощенное сердце. Туда Ивану и дорога. Руби заслуживала кого-то поярче и повеселее. И еще, со стыдом подумал он, какая отсрочка. Восемнадцатилетняя девочка с разбитым сердцем не обязательно будет выискивать, что не так дома; ее камертон мог слегка сбиться.

– Ох, зайка, – сказал Джулиан. – Как мне жаль.

Она вытерла лицо тыльной стороной руки. Он открыл рюкзак и достал упаковку бумажных платков, протянул их Руби. Потом взялся за ручку ее сумки, и они двинулись к выходу, пока Руби сморкалась.