Хорошая сестра

Я пыталась не думать об этом, и какое-то время мне это удавалось. Но потом я поймала себя на другой мысли. Ферн. Она не отвечала на мои звонки. Должно быть, она перевела телефон в беззвучный режим или, зная ее, он вообще разряжен. Она не ответила даже на звонок, который мы согласовали по времени. Это так на нее не похоже. Знаю, наверняка с ней все хорошо. Но… что, если нет? Это самое сложное. Будь она ребенком, я могла бы позвонить в полицию и попросить их приехать к ней, и они бы ответили на вызов. Но Ферн не ребенок. Ради всего святого, это же я всегда выступаю за то, чтобы с ней обращались на равных, как со взрослой. Но в реальности она не такая, как все взрослые люди. И если я не защищу ее, то кто?

Мой психотерапевт говорит, что я перфекционистка, причем во всем, включая отношения с сестрой.

Он прав. С самого детства я мечтала быть идеальной.

Я думала, что если буду идеальной, то все будет хорошо. Это стало миссией моей жизни. Каждую ночь перед сном я планировала идеальный день – день, в котором ничто не расстроит маму. Я встану рано, приготовлю себе завтрак, тихо уберу посуду. Буду стараться быть полезной во всем. Постираю белье, рассортирую носки, принесу маме чашку кофе. Маме это нравилось, она улыбалась и говорила:

– Хорошая девочка, Роуз.

Но как бы я ни старалась, что-то всегда было не так. Если я застирывала белье перед школой, то к тому времени, как я приходила домой, оно протухало, и приходилось стирать по новой. Если я готовила ужин, то случайно использовала ингредиенты, которые мама купила для другого блюда. Если я наводила порядок, то всегда теряла что-то важное, про что мне мама не рассказывала нарочно.

И уже совсем скоро мамин голос навсегда поселился в моем сознании. Было очевидно, что со мной что-то не так. Я была глупой, ленивой, эгоистичной и невнимательной; не заботилась о сестре должным образом. Я была плохой. Порой я была плохой, даже когда ничего не делала.

Пока мне не поставили диагноз «диабет», мое здоровье сильно доставало маму. Я знала, что лучше не жаловаться на чувство жажды или головокружения, но случались вещи, которых я не могла избежать. Например, иногда я мочилась в постель. Классический симптом ювенильного диабета, как я узнала позже, но в то время мы об этом не знали.

– Ты опять намочила постель, Роуз. Опять! Да что с тобой?

Я несколько месяцев умоляла маму отвести меня к врачу, пока она наконец не сдалась. И даже после того, как мне поставили диагноз, мама продолжала вести себя так, будто я делаю большую проблему из ничего. Каждый раз, когда я проверяла уровень сахара в крови, она закатывала глаза. Ферн, с другой стороны, погрузилась в изучение диабета и стала экспертом, часто указывая маме на то, что мне можно есть, а что нет. Это приводило маму в бешенство. Что-то в том, как мы заступались друг за друга, злило ее.

Как тогда, когда нам было по десять лет. Мы с Ферн только пришли из школы, сидели бок о бок за кухонным столом с открытыми учебниками, делая домашнее задание. Мама обычно дремала в это время дня, поэтому мы испугались, услышав, как она копошится. Через несколько минут она вошла на кухню. Я сразу почуяла неладное. У нее был странный взгляд. Как и всегда, когда приближалось что-то плохое.

– Ну хорошо, – сказала она, – я знаю, что вы сделали. Если признаетесь, наказания не будет. А если не признаетесь, вам обеим не избежать последствий.

Ферн смотрела на меня в недоумении, вопросительно. Я постучала браслетом по ее браслету и, осторожно подбирая слова, спросила:

– В чем дело… мамочка?

– Не нужно оскорблять мои умственные способности, юная леди! Ты прекрасно знаешь, о чем я. Только посмотрите на нее – сама невиновность! Думаешь, я не знаю, какая ты коварная мелкая сучка?

Я мысленно прошлась по списку. Не испортила ли я нечаянно ее одежду во время стирки? Съела что-то, что предназначалось для нее? Вела себя слишком громко? Была слишком счастливой? Слишком несчастной? Можно было бы выбрать что-то из этого, но если ошибусь, то виноватой буду уже в двух проступках. Я размышляла, пока не разболелась голова. Не сумев придумать ответа, я не сдержалась и расплакалась.

– Ну вот, опять слезы лить, – сказала мама, закатывая глаза. – В этот раз не сработает, Роуз! Мы не выйдем из этой комнаты, пока одна из вас не признается.

Я знала, что мама говорит серьезно. Однажды она на несколько часов оставила нас на улице и не впускала в дом, пока мы не признались в преступлении (в тот раз мы украли ее драгоценности, которые она позже нашла за комодом). Был разгар лета, солнцезащитного крема у нас не было, поэтому мы прятались под медленно перемещавшейся тенью единственного дерева в общем дворе. Помню, как другие дети из нашего дома визжали, бегая под садовым оросителем. Мы не осмелились попроситься к ним, и вместо этого, чтобы скоротать время, Ферн пересказывала сюжет книги Агаты Кристи, которую она читала. У нее неплохо получалось пересказывать сюжеты. Мама не пускала нас в дом до наступления темноты, к тому времени комары наелись досыта, а мы расчесали себе лодыжки до крови.