Хорошая сестра

– А что, если да? – спрашиваю я.

Роуз на короткое мгновение закрывает глаза.

– Ты правда хочешь знать, что я думаю? – Она открывает глаза.

Я киваю.

– Ладно. Честно говоря, эта мысль меня беспокоит. Мы обе знаем, у тебя были свои… трудности в прошлом. – Роуз не говорит прямо, ей и не нужно. – А если что-то произойдет, пока ты сидишь с ребенком? Младенцы очень уязвимы, Ферн. Плохие вещи случаются, даже случайно… – Она вздыхает. Кажется, она вот-вот заплачет. – Все получится, только если у тебя будет постоянный уравновешенный партнер. А Рокко… он ведь не такой, так?

Я жалею, что рассказала Роуз о нервном срыве Уолли. Даже не знаю, как так вышло. Вот мы едим сатай из курицы на ужин и обсуждаем отмену штрафов в библиотеке за просроченный возврат книг, а в следующий момент Роуз уже все знает. Ее умение вытягивать из людей информацию просто поразительно. Оуэн говорил, из нее получился бы отличный допросчик.

– Подумай, Ферн. Рокко не смог справиться с элементарным давлением на работе. Для него это был такой стресс, что ему пришлось уехать из своей страны, бросить жизнь там и плыть по течению, живя в фургоне! Что же будет, если он столкнется с реальными трудностями, болезнью или смертью? Или ребенком, который никак не перестанет плакать?

Я хотела было ответить на ее вопрос, но потом понимаю, что не имею ни малейшего понятия. Конечно, она права. Мне нельзя доверить ребенка. Как и Уолли. Как глупо было даже думать об этом. Роуз встает и берет мои руки в свои.

– Я бы хотела, чтобы все было по-другому, Ферн, правда.

Я киваю.

– Я всегда рядом, – говорит она и обнимает меня. – Не волнуйся. Мы во всем разберемся. Я обещаю.

Я замираю, опустив руки вдоль тела и ожидая, когда она меня отпустит. Но Роуз продолжает крепко обнимать меня. Я чувствую себя будто в заточении, будто застряла. Как в смирительной рубашке.

Дневник Роуз Ингрид Касл

Ферн беременна. Безумнее всего то, что я никогда об этом не думала. Мучает и не дает покоя мысль, как бы все изменилось, если бы забеременела я. Если бы я носила ребенка, о котором так отчаянно мечтала. Можно было бы не спасать ситуацию, а радоваться. Будто вселенная смеется надо мной, подталкивая меня к грани отчаяния, чтобы я наконец сломалась.

Я должна была бы уже привыкнуть к таким поворотам в жизни. В детстве, всякий раз, когда я привыкала к одному стечению обстоятельств, обязательно что-то происходило, выбивая меня из колеи. Как после маминого расставания с Гэри. Какое-то время все снова стало нормально. Терпеть перепады в настроении мамы казалось небольшой ценой за свободу от насилия Гэри. Но недолго все было нормальным.

Никогда не забуду то утро, мне было двенадцать. Я проснулась и услышала, как мама поет. Поет! Это было чересчур странно. По утрам у нас всегда было тихо. По нашему обычному распорядку Ферн всегда просыпалась первой – на ее биологические часы всегда можно было положиться, – потом будила меня. Мы крались по дому, стараясь не будить маму. Ей и так было плохо, даже после хорошего сна, и мы не хотели будить в ней медведя.

Но тем утром она пела!

Даже Ферн обеспокоилась, когда мы выбрались из постели. Моя сестра всегда была человеком привычки, и подобное изменение обычного для нее распорядка ей не понравилось. Когда мы зашли на кухню, мама обрадовалась нам:

– Доброе утро, мои красавицы! Кому яичницу?

В свои двенадцать я уже знала, что такое алкоголь, и моей первой мыслью было, что мама пьяна. От алкоголя добрее она не становилась, но было пару раз, что они с дружком распивали бутылку чего-нибудь, и она проявляла нечто похожее на теплоту в мой адрес (но утром все возвращалось на круги своя). Но «красавицы мои»? Такого она никогда не говорила.

Иногда она делала замечания по поводу нашей внешности, но только в той мере, которой это касалось ее самой. («Ты вся в меня, Ферн, высокая и худенькая!», а затем, конечно: «А вот Роузи – пампушка!».) Но тем утром мы были красавицами!

Она подала нам яичницу, и мы ели молча, пока она болтала о погоде («Чудесная погодка!»), о планах на день («Чем займетесь сегодня в школе?») и о том, чего мы больше всего ждем. Ферн прямо отвечала на все мамины вопросы, соглашаясь, что погода и правда хорошая. Я же смотрела на все это с подозрением.

После обеда, когда мы с Ферн вышли из здания школы, мама ждала нас на улице. Этого хватило, чтобы насторожиться. Она не забирала нас из школы – никогда с тех пор, как нам исполнилось семь. Ее улыбка не внушала доверия – на людях она всегда улыбалась.

– Сюрприз!

Мы с Ферн медленно зашагали к ней. Сначала она подошла к Ферн, подняла ее и закружила так, как это делают родители с гораздо более маленькими детьми. Ферн напряглась настолько, что, казалось, мама кружила металлический стержень. Наконец она опустила ее и, сделав глубокий, взволнованный вздох, сказала:

– Девочки, я хочу вас кое с кем познакомить.

Она повернулась и жестом показала на улыбающегося мужчину в джинсах и полосатом спортивном джемпере, прислонившегося к блестящему серебристому автомобилю.

– Это, – сказала она, – Дэниел.