Хорошие люди

— Ты пойми, тебе пора уже выбираться из этого подвала, иди к своей Рыжей — она и есть твое солнце! А мое солнце я завоюю себе сам или погибну в борьбе, как Че Гевара. Я, может быть, неграм сочувствую, потому что сам такой же негр, забитый и задавленный. Потому что это моей коже не хватает свободного солнца Африки. Доколе мне существовать в мрачном гетто?!

Калюлю несло, я давно его не помнил столь велеречивым и на всякий случай добавил ему еще водки. Авось успокоится.

— Хотя негры Америки в конце концов, после ликвидации рабства, получили свободу, но они и сейчас подвергаются дискриминации, их элементарные права ограничены до предела. Во многих штатах Америки дети негров не могут учиться в школах вместе с белыми. Негров не пускают в гостиницы, где проживают белые, не пускают в театры, рестораны. Вот вам подлинное лицо «цивилизации», которой кичатся империалистические колониальные державы! Вот вам и цивилизация![13]

— Ты не одинок в любви к неграм, — заметил я, — вот в нашем городе все памятники перекрасили в черный цвет, и смотрят теперь на нас дружелюбно не только негр Пушкин, но и негр Карл Маркс и негр Маяковский. С первым-то все понятно, как был негром, так негром и остался, Карлу Марксу так и надо, довыпендривался, значит, а Маяковского за что? Ведь был он серебряным и этим вызывал ассоциации с Серебряным веком русской поэзии.

— Много ты понимаешь в Маяковском, — откликнулся Калюля. — Маяковский и был настоящим негром, вкалывал, как негр на плантации, на полях социалистической литературы и, кстати, светил, как солнце!

Я тоже уже надрался, и Калюлины рассуждения стали меня раздражать:

— А пошел ты со своими метафорами знаешь куда!

— Куда?

— Пошел ты к неграм!

* * *

Когда я открыл глаза, девочка сидела на моей постели и с укором смотрела на меня. Голова разваливалась.

— Нет ли у нас в холодильнике пива? — с надеждой спросил я, прекрасно понимая, что его там быть не может.

Она не ответила, только молча собралась и вышла. К удивлению моему, вернулась быстро и с пивом. Мне стало стыдно, но надо было как-то выкарабкиваться, и я прильнул к банке. На некоторое время наступило отупение. Я ждал. Ждал, когда вчерашний груз спирта потихонечку схлынет и начнется возрождение — возвращение к жизни. Эти моменты я всегда ценил, поскольку в них остро чувствовалась потребность доказать всему огромному миру, смотрящему на тебя как на никчемность, как на дохлого подонка, что ты многого стоишь, и просыпалось вдохновение творить.

— Ты сам-то помнишь, что натворил вчера? — спросила девочка, выжидающе глядя мне в глаза.

— Нет, — ответил я вяло и прикрыл веки, — не надо, не сообщай мне, мне так спокойней.

Она покачала головой, принесла горячее полотенце и укрыла им уши, виски, лоб и переносицу. Так я обычно расширяю сосуды, чтобы унять головную боль. Средство подействовало и на этот раз. Я улыбнулся и, сказав девочке: «Спасибо, спасительница!» — спокойно заснул.

Когда засыпаешь, веришь, что приснится только хорошее, и знаешь, что утром все будет намного лучше, чем сегодня.

Глава 8 Зеленые глаза

Пробуждение мое было не из веселых. Меня разбудили громкий стук в дверь и тревожные возгласы девочки. Не успел я продрать глаза, как меня грубо подняли и стали трясти. Совсем ничего не соображая, я тупо смотрел на ввалившихся в комнату ментов, особенно на того, что был напротив меня. Кого-то он мне напоминал. Он о чем-то резко спрашивал, но я не слышал о чем, а потом я спросил сам:

— Ты что, Санкин?

Мент смутился:

— Разве мы знакомы?

— А как же, с самого детства!

Растерявшийся Санкин уже по-доброму разъяснил мне суть проблемы. Оказывается, после пьянки с Калюл ей я завалился к жене мириться — бывают такие светлые желания у пьяных людей. И пригласил ее и гостившую тещу в ресторан повеселиться, угощал их там текилой и пивом, да и сам наугощался от души. И все бы хорошо, если б праздник не продолжился дома, где к нам присоединились еще две родственницы. Веселье длилось до тех пор, пока мне все не надоело и пока по давней своей привычке я не послал сотрапезников в отдаленное место, заявив, что всех их ненавижу. Это не понравилось родственникам, они, лупя меня подвернувшимися под руку предметами, прогнали спать. Наверное, этого было достаточно, но теща вызвала милицию и написала на меня заявление.

Мне предложили выйти и сесть в «уазик», что я и сделал, радостно соображая, что теща совершила не самый благовидный поступок. И сидеть бы мне в кутузке, да моя девочка подняла тревогу, вызвала жену и попросила соседей за меня вступиться. Жена долго беседовала с ментами, потом сунула им две тысячи рублей, и нас оставили в покое. «Надо же, как низко меня ценят менты, — подумалось мне. — Сомалийские пираты запросили бы гораздо больше». С тех пор тещи я больше не видел, а с женой мириться уже не имело никакого смысла.

— Ты должен бросить пить, — твердо сказала мне девочка.

Я обещал.

* * *