Хорошие люди

Учитель сказал: «Весна и лето благодетельствуют, а осень и зима наносят урон». Проникший в таинственную тьму, он возжелал, чтобы лето длилось как можно дольше, чтобы ощущения сладостного субботнего утра никогда не прекращались. Это скоро, это скоро бабье лето, бабье лето — надо просто набраться терпения. Хотя, если честно, сегодня я встревожен: похоже, нынешняя осень готова нанести коварный удар. Возможно, проклятья гоблинши были предупреждением.

Как бы медленно ни ехал автобус, он все равно доезжает до моей остановки. Наконец я в университете, в потоке студентов влетаю на третий этаж: здрасьте, здрасьте, здрасьте, здрасьте… Весело и шумно, привычная обстановка меня успокаивает. Подхожу к двери с надписью: «Кафедра лингвистики» — она неожиданно распахивается, едва не припечатав мой фейс золочеными буквами таблички. В открывшемся проеме стоит наш интеллигентнейший завкафедрой Ибрагим Абрамович — дремучий оливково-зеленый орк с большими клыками и плоским, как у обезьяны, носом.

— Здрасьте, — выдыхаю я, понимая, что попался и теперь нудного разговора не избежать.

— Здравствуйте, молодой человек…

Шеф протягивает руку через порог, язвительная улыбка, словно маска грабителя-налетчика, прикрывает его лицо от подбородка до самых краешков подозрительных глаз. Испытывая глубокие сомнения, подаю ему руку. Я не брезглив, но почему-то каждый раз после общения с ним непременно хочется вымыть руки.

— Пройдемте-ка в мой кабинет, голубчик, нам есть о чем поговорить. — Он почему-то думает, что профессор именно так должен обращаться к молодому коллеге — голубчик.

Обреченно плетусь за ним, понимая, что совершенно не готов к предстоящему разговору. Шеф еще не знает о моих намерениях слинять с работы в ближайшую неделю; похоже, для него это будет «приятной» неожиданностью.

Кабинет встречает унылыми стенами, скорбящими о ремонте, не проводившемся с конца прошлого века; со стен строго смотрят неистовые ревнители слова — Бодуэн де Куртенэ и Алексей Шахматов, вдавленные в тяжелые крепкие рамки. А вот новое кресло, я тону в его мягкой коже, и небесное спокойствие опускается на грешную землю, становится тепло и уютно. Видимо, я веду себя непочтительно, поскольку шеф продолжает стоять, — что ж, прикинусь снобом, а вернее, жлобом, не замечающим своей бестактности. В конце концов, кто ему мешает тоже присесть в собственном-то кабинете? Прикрываю глаза… и слышу голос Учителя.

Учитель сказал: «Осенью обращайся головой на запад. Не следует тянуть волынку и быть однообразным, нужно достигать своевременного применения». Разумеется, он, проникший в таинственную тьму, имел в виду не только соитие, наверняка фраза несла метафорическое значение. Сведущий в музыкальных звуках благородный муж не может не дойти до глубины чудесных утонченностей, но едва я собрался осмыслить их, как скрипучий голос заведующего вернул меня в реальность.

— Семен Аспосович, голубчик…

«Какой я тебе голубчик? Я защитился семь лет назад и вовсю кропаю докторскую, а эта старая кляча до сих пор держит меня в старших преподавателях».

— …учебный год только начался…

«Ух ты! Только начался, а мне уже обрыдло…»

— …а вы умудрились не только запустить, но и напрочь запутать кафедральную документацию, что в условиях неминуемой аттестации вуза представляется непростительным мальчишеством. Тем не менее даю вам сроку три дня, для того чтобы исправить оплошности, иначе мы будем вынуждены расстаться с вами. Это во-первых.

«Ну и расплескалась зеленая плесень, круто завернул. Неужто и "во-вторых" придумал?»

— Во-вторых, Нина Тимофеевна опять слегла, вам придется заменить ее в субботу…

«Как? В мою законную субботу?!»

— Ибрагим Абрамович, как же я заменю Нину Тимофеевну в субботу, если в четверг вы меня уволите?

— Почему же я вас уволю, голубчик?

— Да вы только что сказали, что даете мне только три дня на эти дурацкие рабочие планы. Но мы же не первый день работаем с вами, вы понимаете, что я не способен сочинять подобную мутотень, следовательно, через три дня я увольняюсь.

— Постойте-постойте, как «увольняюсь»? А кто будет читать историческую грамматику? Не предполагаете ли вы, голубчик, что лекторы в нынешнее время на улице валяются?

— Мне будет горько осознавать, что факультет останется без молодого перспективного специалиста…

— Это шантаж, молодой человек? — заведующий скорчил брезгливую гримасу. «Да ты мерзкий подонок!» — читалось в его воспламененном взоре.

Бодуэн заржал со стены, как лошадь, и даже Шахматов хитро прищурился. И тогда я пустился во все тяжкие и стал подлизываться:

— Какой же шантаж, Ибрагим Абрамыч? Это всего лишь маленький шантажик, неудачный и грубый, согласен. Я же знаю, что вы добрый (подхалим!) и хорошо ко мне относитесь (ха-ха!), пусть, как всегда, Аллочка (наша секретарша) напишет за меня планы, а я ей за это привезу сувенирчик из Оломоуца…

— Сто-о-оп!..

Я затыкаюсь.

— Из какого такого Оломоуца?

И тогда достаю приглашение на международную конференцию и протягиваю шефу. Уткнувшись в бумагу, он наконец садится за стол, а я беру чистый листок и пишу заявление на командировку.