Хорошие люди

Прохожу через порог общаги и улыбаюсь, ощущая спиной его блекнущий взор: увы, этот жмот не способен пригласить девушек в ресторан. Возможно, я поступил чересчур жестоко.

* * *

В суете, пока получаю комнату и раскладываю вещи, что-то все время беспокоит, но некогда на этом «чем-то» сосредоточиться. И лишь когда наконец все улажено и я с наслаждением валюсь в кровать, чтобы отдохнуть и забыться, вдруг возникает образ девушки — той, что стояла с краю Шуриной компании, ближе ко мне. Невзрачная, в легком голубеньком платье, тоненькая и юная, и взгляд, обращенный ко всем и никуда, и яркие в помаде губы, накрашенные столь нелепо, что на лице выделяется один лишь большой улыбающийся рот, и распущенные волосы, в порывах ветерка стыдливо прикрывающие лицо, и запах — свежий запах маминых духов «Быть может» из моего счастливого детства. Кажись, «она звалась Татьяна…»

Учитель сказал: «Подражай небу и сообразовывайся с землей: прозревающий эти принципы пестует природу и удлиняет век; пренебрегающий этими истинами ранит дух и безвременно гибнет». С этими мыслями я проспал до обеда. А когда проснулся, вышел прогуляться по городу, надеясь перекусить в недорогом китайском кафе. Улицы Оломоуца, узкие и кривые, располагают к неспешным прогулкам и размышлениям о течении времени. Но как бы медленно ты ни шел, все равно рано или поздно оказываешься на Верхней площади у фонтана Цезаря или у чумного столба Пресвятой Троицы и встречаешься с таким же, как ты, невольным туристом.

Олег стоит у астрономических часов ратуши и, кажется, кого-то ждет. Подхожу к нему почти вплотную, но он узнает не сразу.

— Не пришла? — спрашиваю.

И тогда Олег расплывается в улыбке, радуясь мне, как родному, ведь мы дружим много лет.

— Сеня, да ты Шерлок Холмс. Как ты догадался, что я кого-то жду?

— Вероятно, не кого-то, а девушку. Я не тупой, ты ж классический любовник — под часами и с розочкой.

Он обиженно вертит в руках цветок.

— Ты невежественен, это не розочка, а симфония цвета и аромата — знаменитая Rainbow Roses, радужная роза, отдал за нее двадцать евро.

— А-а-а, — я откровенно равнодушен. — Кому ж посвящается эта симфония?

— Будешь много знать — скоро состаришься. Ты и так весь в сединах, хотя и младше меня лет на двадцать.

— Конечно, в Европе климат мягче, чем на Урале, — ворчу я, с завистью поглядывая на его безупречно черные волосы.

Олег приехал из Будапешта, где работает переводчиком в юридической компании. Сам он питерец, учился в пражском Карловом университете, чешским владеет свободно, поэтому с ним удобно гулять по городу — не надо напрягаться и вспоминать иностранные слова в кафе, например, или магазинах.

— Пойдем выпьем пива за встречу, — говорит Олег.

— Да я бы лучше бы сначала пообедал бы, — канючу я, но, встретившись с неумолимым взглядом приятеля, решительно направляюсь к пивным шатрам, раскинувшимся в пяти шагах от ратуши.

— А как же твоя дама?

— Не повезло ей. Больше часа ждал, умираю от жажды.

Олег приветствует проходящую мимо бледную страшненькую девушку в футболке с надписью «Supermodel», что-то быстро-быстро говорит по-чешски и насильно всучает ей дорогущую розу с лепестками, переливающимися всеми цветами радуги. «Супермодель» удивленно хлопает ресницами и таращится на меня.

— Улыбнись же, придурок, — шипит сквозь зубы Олег («придурок» — его любимое ласковое слово; жаль, что не все об этом догадываются), — я сказал ей, что подарок от тебя.

Глупо улыбаясь, машу рукой смущенной девушке, а Олег доволен и сияет, словно режиссер после эффектно отработанной сцены.

— Смейся-смейся, ответ мой будет адекватным, — говорю, и мы усаживаемся за пивной столик.

Подбегает официант, мгновенно возникает пиво в тяжелых фирменных кружках и — какой же молодец Олег! — горячее к пиву, нечто для начала — шпинат с картофелем, жареный сыр с кисло-сладким соусом и традиционные кнедлики.

Когда я ем, я глух и нем, поэтому практически молча пережевываю экзотические яства, а мой приятель, огорченный несостоявшимся свиданием, привычно философствует:

— Женщины — это красные звезды, вокруг которых вертятся планеты-мужчины. Свет женщины манит и притягивает, согревает теплом, дает жизнь и вдохновение творить. «Планета» с греческого языка переводится как «блуждающий» или «странник». Вот мы и блуждаем, и блудим, и говорим при этом высокие слова… Знаешь, у нас была великая страна только потому, что в ней превыше всего ценилось слово. К слову, особенно к печатному, прислушивались. Любой мало-мальски чего-то стоящий писатель творил мир. И в начале мира, как ты помнишь, было слово. И слово это было из трех букв. Спроси сейчас кого, и многие ошибочно назовут три другие буквы: изменилось общество, изменилась мораль. Но тем не менее мне бы очень хотелось, чтобы мы засыпали и просыпались только с одним словом — Создатель. Горько осознавать, но слова вдруг обесценились, потеряли былое значение и силу. И речь наша стала пустой и бессмысленной.

— Пустое слово всегда минует чувство стыда, — встреваю я, пережевывая кнедлики.