Хорошие люди. Повествование в портретах

А неделю спустя, даже не помню, что я делал… Только Вика мне помочь хотела. Она обычно себя сдерживала и с помощью не встревала, чтобы не обидеть, а тут – опрокинул я, что ли, что-то… вот не вспомню. Она помогать кинулась. И вдруг – сорвало меня напрочь. Закричал я на неё страшно и из дому бросился. Да и бросился-то бегом, не разбираясь куда. По деревне ещё ничего, тут привычно. А как за деревню вылетел, сбился я. Только сам не заметил этого, бегу, не могу остановиться. Такое во мне бешенство было… Послушай, а не задерживаю я тебя?

– Да нет. Не спешу я.

Я тоже закурила. Мы стояли, опершись о перила. По соседскому забору шла кошка, обваливая со штакетин шапочки снега. Некоторые были покрепче, оставались на месте, и забор получался узорчатый, со снежным рисунком. Что-то углядев, кошка вдруг спрыгнула вниз, по пузо провалилась в снег и сильными прыжками поскакала по сугробам вглубь сада.

– Потерялся я тогда, – заговорил он, – заблудился. Бежал долго, на кусты напоролся, ободрался весь, хоть руки вперёд сообразил вытянуть. Летом это было, жара, я мокрый весь. Как уж выдохся, притормозил. Тогда вот только и понял, что ручей тут должен быть, а его, ручья, нет. Думал, по ручью до реки дойду да так и вернусь в деревню. А кругом поле, не слышно, чтобы вода или лес шумел, пустое поле вокруг. Я вперёд, а там даже уже в гору уклон пошёл. Мне бы остановиться, а заметался я туда-сюда, запаниковал. Потом, когда понял, что всё, что не знаю я, где нахожусь… Жуткий страх меня взял, аж дыхание перехватило. Встал вот и стою. Такого ужаса пустоты я никогда больше не чувствовал, ни до, ни после. Чёрная пустота это была.

Он потянулся к пепельнице, крепко загасил окурок.

Сзади нас скрипнула дверь. На крыльцо выглянула Вика:

– Шли бы в дом, чай пить.

– Да мы тут. Ты нам сюда чашки организуй. Курим мы.

Подождав, пока жена уйдёт, он тихо сказал:

– Не хочу я при ней.

Вика вынесла две дымящиеся кружки, от которых на перилах в снегу сразу образовались круглые проталинки. Чай был очень горячий и сладкий.

– Я с ней никогда этот день не вспоминал больше.

Пётр шумно отхлебнул из кружки, пристроил её обратно на перила.

– Я тебе потому рассказываю, что своим умением тебя смущать не хочу. Нет во мне самом никакой цельности, сегодня вроде целый, а завтра – Бог знает какой…

Он допил чай. Снова закурил.

– В страхе том я и пробыл, может, несколько минут. Но я не знаю сколько, помню, что замёрз сильно – от страха. А потом – такое счастье случилось! Слышу, шелест по полю, бежит кто-то. И ко мне бежит! Думал, человек, а уж как ближе, понял, что собака, Дамка моя это! И запрыгала, запрыгала вокруг! Я её обнимать, и сам споткнулся, упал, а она лицо мне лижет. А я плачу, и обнимаю её, и плачу.

Я не глядела на него. Но слышала, что он говорит улыбаясь.

– Как успокоились мы с ней, я ремень снял, ей за ошейник зацепил, чтоб уж наверняка идти, не потерять чтобы её. «Домой, – говорю, – домой». До деревни-то оказалось не близко. Только Дамка всё почему-то внатяг бежала, спешила. Я приостановлюсь, а она тянет, торопит. А потом услышал, что вдалеке тоже вроде кто-то идёт. Встал я, а там впереди – кто-то немного прошёл и тоже встал. Я пойду – он идёт. Уж как Дамка подскуливать начала, понял я, кого она догнать хочет. Вика моя там была. Она Дамку на поиски и отправила, а сама за ней пошла. Только близко подходить не стала, не позорить чтобы меня. Так мы до дому и шли, на расстоянии. И никогда о том дне не говорили.

Пётр наклонился, подхватил с крыльца вязанку прутьев, протянул мне:

– Держи. Только не забудь, замочи, прежде чем плести.

И вдруг рассмеялся:

– Сколько я ещё потом глупостей делал, ой! А сколько ещё сделаю… – весело вздохнул он.

Он сошёл по ступенькам крыльца, поднял лицо к небу:

– Гляди, снег пошёл.

– Да.

Сверху падали крупные хлопья, медленно спускаясь к земле. Уже совсем стемнело.

– А мы с Дамкой, пожалуй, и прогуляемся. – Он подошёл к конуре, завозился, отстёгивая собаку.

Когда мы вышли на деревенскую улицу, с церковной колокольни донёсся первый удар колокола к вечерне.

– Я слыхал, с колокольни леса сегодня снимали, – сказал Пётр, – слушай, а в какой её цвет покрасили?

Тут я поняла, что не запомнила в какой, хотя точно видела. Пришлось ответить:

– Знаете, я днём не заметила… А сейчас и не видно.

– Ладно, у Вики спрошу.

Мы простились.

Я уходила из Лужков.

Уютно лежали на синем снегу жёлтые пятна света, падавшего из окон домов.

В поле осторожно дунул ветер. Принёс собачий лай из Конищёва. Потом снова стало тихо.

Шёл снег.

Интерлюдия. Терраска

Стоишь сентябрьским днём на автобусной остановке придорожного посёлка. Вдоль шоссе деревья, раскрашенные осенью: на этой стороне всё золотые берёзы, а на той почему-то одни осины, багряные целыми кронами. Погожая осень эта, ветров и дождей мало, вот и затихли деревья в нетронутой красе.

Под осинами – дома поселковые, избы, уже зашитые доской для сохранности брёвен, крашенные яркими, теперь поседевшими немного цветами. Под высокими деревьями кажутся дома те маленькими. Заборы, припылённые с фасада дорожной пылью…