Хорошие люди. Повествование в портретах

– Как тут летом сосны пахнут… – вздохнул Пётр. – Теперь уж не то, а вот по жаре – такой дух у них, смоляной. Но зато теперь, в ноябре, ручей душистей становится, – он кивнул в сторону ручья, журчавшего под холмом, – вода морозом отдаёт.

Я соглашалась, хотя ничего такого сама не чувствовала, старалась, внюхивалась, но нет, так, немного…

Он всё делал неспешно. И шёл, и слушал, целиком отдаваясь своему действию, с интересом и вниманием вступая в него и ведя до завершения. Так он и говорил, неспешно собирая фразы.

– Я-то раньше ничего такого не замечал, пока зрячий был. Вообще ничего толком не видел. Бедная жизнь была!

Я глянула ему в лицо, думала, ёрничает? Нет, он даже не улыбался. На его лице было ровное расположение ко всему, покой. Но не шутка.

– То есть она-то, сама жизнь, какая была, такая и есть. Это я бедный был. Сколько спешил… Столько спешил, что ничего и не успевал. А уж как заметался, когда слепнуть стал! Вот ведь вглядывался в закаты, в горизонты, в листики под ногами – всё разглядеть хотел, про запас. Понимал ведь, что скоро не увижу. Вот уж глаза проглядывал… А всё такая паника была, что ничего и не видел. Один ужас… Страх этот меня мучил, хуже, чем болезнь. Я же до чего дошёл? Я каждый день по таблицам зрение своё выверял и следил, следил, отмечал процесс, и всё страшнее делалось. До такого страха довёл я себя, что понял: не могу больше слепоту ждать. Взял и закрыл глаза. Ещё зрячим был, а глядеть отказался.

Я невольно остановилась.

Он тоже встал.

– Представляешь? Сам отказался.

Пётр снял с плеча увесистый сноп прутьев, перекинул на другое. Пошли дальше, в деревенскую гору.

– А может, оно и правильно, что закрыл глаза. Каждый по своим силам справляется. И болезнь моя тогда для меня кончилась. А жизнь началась. Сперва осторожно, конечно, понемногу. А потом… как задышал… Вот так, как из духоты на воздух выйти. И звуки услышал, и запахи. А прикоснуться?

Он тронул дерево, мимо которого мы шли, берёзу.

– У них по возрасту – и кора разная у каждой… Я это узнал, пока здешним путям обучался. Поначалу ощупью, с палкой, потом уж понял, что вижу я дорогу лучше, чем глазами. Тут, в деревне, покойнее, суеты городской нет, всё – на своих местах. А уж если кто появится, так его издалека заметишь!

Он рассмеялся, поднял голову в сторону деревни:

– Вон Дамка нам навстречу бежит.

Я поглядела. Далеко, сверху холма к нам вприпрыжку спешила лохматая собака. Ветер развевал её шерсть, и она смешно воротила морду в сторону. И заметила я, что сама давно уже ветра не чувствую, забыла я про него.

– Я это всё к чему рассказываю, – продолжал Пётр, – я к тому, что важный опыт в моей жизни случился. Я же не очень счастливый человек раньше был. Всё мне не хватало чего-то, для целости. А целость, она, оказывается, изнутри образуется. Так вот и подумал я, что, похоже, многие люди так же маются, как я тогда, до болезни. Им бы моё знание пригодилось. Только не каждому скажешь… Вот тебе – тебе же невесело нынче было?

– Почему же вы так решили?

– А человек, когда грустный, по-другому дышит. Я и рассудил, что не видишь ты чего-то. Потеряла. Не случайно ведь за корзины принимаешься? Вот и решил тебе рассказать, авось пригодится.

Дамка добежала до нас, стала прыгать вокруг хозяина, ласкаться.

– Ну, пойдём, пойдём, собачина! Дошли уж почти. Сейчас чайку заварим, – улыбнулся он мне, – я инструмент покажу и как донышко плести…

– Нет-нет, – заотказывалась я, – давайте я к вам в другой день приду, когда у вас время найдётся.

Мне казалось, что ему надо сейчас побыть самому.

Мы договорились, что приду я на урок через неделю. Уже уходя, решилась я всё же спросить:

– Вот вы, Пётр, сказали, что грустная я была. Так что же, по-вашему, цельный человек – он не грустит?

– Грустит. Только он и в грусти цельный остаётся. Не раскалывает его грусть.

Дамка уже добежала вперёд него до калитки и теперь лаяла оттуда, оборачиваясь и торопя хозяина.

Я шла назад, в свою деревню. Вечерело. Грязную дорогу под ногами подморозило, стала она каменная. По краю неба просвечивал среди мятущихся облаков тревожный, шершавый закат. Но теперь это было уже не важно. То есть важно, но по-другому.

* * *

А на неделе выпал снег. И успокоил он всю округу.

Утешились и утихли поля, небо, дороги и деревья, звери и люди. Так ново и сокровенно стало вокруг. Золу из печки, и ту на заснеженную грядку неловко высыпать – ссыплешь и снегом припорошишь, чтобы не сорить на этой свежей зимней земле.

Ранним днём отправилась я в Лужки. Шла не спеша, потому что и всё вокруг стало неспешное, и мне не хотелось торопиться.

Снег на дороге неглубокий ещё, мягкий, тихо похрумкивающий под ногами. И только мои шаги слышны среди поля, больше ни шороха кругом. До меня один человек тут уже проходил, оставил свои белые следы. Почему-то такой вот след по первопутку очень притягивает, всё хочешь тоже попасть точно след в след, не думаешь, а стараешься. Так и шагала я, глядя под ноги, по следам.