Хорошие люди. Повествование в портретах

Перемесится та грязь под дождями до полного безобразия, потом вот такая, вздыбленная, смёрзнется, станет похожа на зубчатую спину дракона. И это переживём, утопчем, осилим.

А после пойдёт снег. Первый, нежный, конечно, стает. Уж потом, коли повезёт, – уляжется он по-настоящему, покровом. И пойдёшь ты, пойдёшь по мягкому, гладенькому первопутку. Будто отпустили тебя, будто простили.

Бело, ласково под ногами. Неужели это та же самая дорога, на которой ты три недели назад увязал, ни левую, ни правую ногу из грязи не мог выдернуть? Та, та самая. А как нынче хороша.

Но настоящее счастье от дороги бывает вот какое – когда наплутаешься ты по чужому лесу, до дрожи, до холодного ужаса дойдёшь, отчаешься уж было, и вдруг, нежданно, выйдешь на лесную дорогу, на путь человечий. Тогда встанешь ты посреди неё, глянешь вправо, влево: и туда она ведёт, и сюда. Да какая разница, куда идти?! Всё к народу, всё в родное, в своё. Вздохнёшь с облегчением и вдруг ясно-ясно почувствуешь, что ты тоже человек. И зашагаешь к людям.

Эпилог. Поля и облака

Раннее-раннее утро июля. Я совсем маленькая, мне всего шесть лет. Я просыпаюсь с ощущением, что сегодня очень счастливый день. Я ещё не помню почему, но точно день счастливый.

В полутёмную комнату, из-за колышущейся занавески, из приоткрытого окна доносятся звуки утренней деревни: неразборчивая лёгкая смесь голосов людей, птиц и собак, равномерное шурханье косы, режущей траву, треньканье велосипедного звонка с дороги.

А из-за стены, с терраски я слышу приглушённый разговор моей бабушки с нашей хозяйкой. Что-то про молоко, которое то ли не привезли, то ли привезут, про то, сколько его брать, чтобы не скисло. Про взрослое говорят.

От бабушкиного голоса я сразу вспоминаю причину радости: сегодня пойдём мы за грибами, в большое путешествие, за реку и на целый день.

Я спрыгиваю с кровати, одеваюсь и босиком выбегаю к дверям в сени.

Дверь тяжёлая, её надо толкнуть двумя руками. Когда я изо всех сил толкаю, она сильно распахивается туда, в темноту длинных сеней. В сенях прохладно, гладкие доски пола холодят босые ноги. Налево в дальнем конце – квадратное окошечко, через него на пол падает тёплый ромбик света. Из темноты выступают кубы холодильника, плиты, стола с керосинкой. На керосинке что-то булькает в кастрюле, мелькают огоньки пламени под ней.

Направо – совсем темно, но я знаю, что там, и, вытянув вперёд руки, иду на ощупь до двери, тяну её, распахивается свет. Тут, из подсенцев – солнечное яркое крыльцо, и ещё вход на терраску, где бабушка с Натальей Никаноровной сидят за утренним кофе. Они оттуда не замечают меня, говорят о своём, я выбегаю на крыльцо и – в сад! Здесь есть интересное дело, которое можно сделать, пока взрослые не видят.

Под яблонями Егор, хозяйкин муж, обкашивает траву. Он медленно шагает от меня в такт взмахам косы, рубашка на спине вся натянута и тёмная между лопаток. «Шурх, шурх. Шурх, шурх». Трава пахнет сочно.

Я бегу вдоль дома, мимо дождевых бочек, с плавающими в них интересными личинками комаров, мимо скучно привалившегося к заборчику моего велосипеда, потом по тропинке к уборной. Она у нас тоже очень интересная, потому что изнутри вся обклеена фотографиями актёров из журнала «Советский экран», но мне сейчас не туда.

Вот он, тот уличный шкаф. Деревянная серая дверца, закрытая на вертушку…

Обернувшись и убедившись, что не видят, я открываю дверцу шкафа.

Большущий, железный, крашенный вишнёвой масляной краской бидон с тонким горлом и сложной крышкой-застёжкой. Рядом огромная тёмная бутыль, заткнутая пробкой. И ещё серый толстый бидон, тоже плотно закупоренный. На боках у всех троих – жирные тёмные подтёки с прилипшей к ним пылью…

Внутри шкафа таинственно. Сквозь щели в стенке туда падают тонкие полоски света, выхватывая из сумрака ещё бутыли, с надетыми на них колпаками-воронками. Всё это волшебно, потому что открывать этот шкаф мне запрещено, потому что тут хранят керосин. Тот самый керосин, который так прекрасно пахнет. А взрослые не понимают и боятся, что я подожгу что-нибудь. А мне – только понюхать.

Я стою, вытянув шею внутрь шкафа, я нюхаю запах. Разглядываю керосиновые подтёки на бидоне. Они похожи на неизвестные страны с географических карт, я вожу по ним пальцем, палец скользит.

От дома доносится бабушкин голос. Быстро закрываю шкаф.

– Наська! Мы за грибами идём или нет?!

Бегу, а внутри у меня как газировка с пузыриками от будущего дня. За грибами, далеко, за реку! Нюхаю палец, измазанный керосином.

Мимо мелькает клумба с анютиными глазками. До чего же эти «анютки» похожи на маленьких пёстрых птичек!

* * *