Хороший братец – мертвый братец

И вдруг дверь пошла на него. Отворяясь, она толкала его назад и едва не сшибла с ног. Глаза ослепил яркий свет. Егор зажмурился и не видел, кто схватил его и крепко прижал к себе.

– Егорушка, милый…

Мамин голос, ее тепло и запах.

– Все хорошо… Успокойся, мой мальчик…

– Где я? – спросил Егор, не открывая глаз.

– Дома.

Она покачивалась, баюкая Егора, что-то шептала, а когда свет перестал резать ему глаза, перед ним проступила каюта, неровно освещенная светом из коридора: разобранная и скомканная постель, одеяло на полу, опущенные шторы на окнах и мама в ситцевой ночной рубахе. Она подвела Егора к постели, уложила и подоткнула одеяло.

– Спи. Все хорошо…

Включила ночник, и на миг показалось, что все действительно хорошо.

…Сколько дней он пролежал, не вставая, Егор не помнил. Он блаженствовал. Шторы на окнах были по-прежнему опущены, уютно светилась настольная лампа, тикали часы, показывая неизвестно который час, – на них не хотелось смотреть, потому что болезнь – это каникулы, нежданная свобода, особенно если толком не знаешь, чем болен, и забылось, как заболел. Хорошо бы остаться в постели до лета, а там на поезде – к дедушке с бабушкой, в Летово, в маленький домик у речки, и пораньше с утра спускаться к воде, которая пахнет свежестью с привкусом тины и раков, а когда повезет, выплывет в древней лодке из-за излучины давний знакомец старик Харитон и, если его упросить, перевезет на ту сторону, где можно хоть вечно бродить, забыв обо всем на свете, по давным-давно заброшенным колхозным полям, заросшим вместо хлебов дикими травами, названия которых не упомнить – вот разве что клевер да мяту, – по полям, на межах которых ржа выедает останки неизвестных сельхозмеханизмов, и доходить до дальнего леса, где в чаще на бурых прогалинах стоят голые обугленные стволы, безвинные жертвы прошлогоднего лесного пожара, а потом долго брести вдоль реки по высокому берегу до деревянного моста и кружным путем вернуться вечером в деревню, а дедушка спросит: «Умаялся? – и вновь повторит свое обычное присловье: – Пройдет. Крута гора, да забывчива».

Бесшумно вошел Лумумба, вспрыгнул на кровать.

– Привет, котище-дружище, – Егор погладил кота, и его как током шибануло: Илюша! Целую вечность проспал-промечтал, а про друга ни разу не вспомнил.

Откинул одеяло, встал на слабые ноги, торопливо оделся и – на четвертый этаж, чувствуя себя невесомым, как пустая пластиковая бутылка.

– Спит твой друг, – шепотом сообщила Ольга, стоя на пороге. – Кажется, наконец пошел на поправку…

Она разглядывала Егора с непонятным любопытством.

– Зайди попозже. Приходи непременно. Илюша тебя очень ждет… Я ему рассказала про твои подвиги.

Тащиться ни с чем наверх? Егор зашлепал вниз, раздумывая, с каких это пор его болезнь называют геройством. Других подвигов, сколь помнится, он не совершал. Он был уже возле выхода из подъезда, когда где-то позади, на лестнице, уходящей вниз, что-то зашелестело, зашуршало… Егор вздрогнул и резко обернулся, глянул туда, он уже не мог оторвать глаз от новой железной двери, закрывавшей вход в подвал. Большой висячий замок был продет в грубо приваренные кольца, а поперек стальной дверной рамы косо приклеена бумажная лента с печатями. Егору вдруг стало жутко, а уйти почему-то не мог, стоял и смотрел…

Дверь медленно приоткрылась. Теплым тухлым воздухом изнутри колыхнуло бумажную полосу, прилипшую одним концом к ржавому листовому железу. И будто встречным потоком потянуло Егора вниз – посмотреть, проверить, не чудится ли, не мерещится ли, что открывается запертое на замок. Он сам не понимал, почему его так туда тянет. Как лунатик, он неуверенно спустился к подвалу и был уже на последней ступеньке, когда темная щель раздвинулась шире, и из нее высунулась багровая бугристая харя, завешенная лохмами.

Словно черный свет вспыхнул, и перед Егором вдруг разом, от края до края, развернулась вся неизвестно когда минувшая ночь. С отчетливой резкостью всплыло землистое лицо, высвеченное лежащим на ведре фонарем.

Звякнул, качнувшись, замок, висящий на одной петле.

– Это ты? – хрипло спросил Егор.

Багровая образина качалась перед ним, дверь поскрипывала, собираясь закрыться, но не закрылась. Запекшиеся губы шевельнулись:

– Я…

Оба лица – то, ночное, и это, неясное, – наплывали одно на другое…

Обгорелые губы опять раздвинулись:

– А ты… кто?

Мысли мешались… Что сказать?.. твой… твой хозяин… нет… это я тебя оживил… как объяснить?.. что говорят бокоры своим зомби?.. следуй за мной, о раб… показать ему Легбу…

Звякнул замок, мотнувшись в петле. Дверь закрылась.

Не помня себя, Егор добрался до своей комнаты. Легбы не было ни на столе, ни в ящиках стола, ни по углам, ни за батареей, ни в рюкзаке, ни в кармане выглаженной и аккуратно сложенной клетчатой рубахи, в которой он спускался той ночью в подвал… Опять спрятался. Егор встал на колени и обследовал укрытия под кроватью. Все. Больше искать негде.