Хороший братец – мертвый братец

– Лучше того не знать. А коли его зародыш в меня попал, то всем нам беда – и тебе, и мне…

Иван замолчал.

– Не горюй, Ваня, – сказала Мария. – Авось обойдется…

– Ты считать обучена? – вспыхнул опять Иван. – В одном яйце был глазок, в другом нет… Стало быть, и в моем – то ли есть, то ли нет. И яйца у Кочерги взяты.

– Не травите себя понапрасну, Иван Федосеич, – сказала Марья. – Все беды от черных мыслей. Думайте о хорошем, и никакой кочеток не возьмет…

– Легко тебе говорить, – буркнул Иван.

– Вот и вы полегче…

– Ну уж! – не сдавался Иван, но на душе у него вроде чуточку посветлело.

– Пойдемте домой, чайку согреем…

Опять на те же грабли!

– Заладила: чайку, яичек… Спасибо! Напоила уже и накормила! – закричал Иван. – Век угощения не забуду…

Вскочил и пошел куда отсюда подальше. Шел и не знал, на кого злиться – на себя или на Марью. Сам-то хорош! А Марья? Она-то вроде ни в чем не виновата. У них, в Чирчике этом, никто небось про кочетка слыхом не слыхивал. Это все Кочерга…

Только он ведьму мысленно помянул, как та сама воочию явилась. Заковыляла навстречу. Страшная. Скособоченная, горбатая, морщинистая. Бубнила под нос – разговор с невидимым собеседником вела, а Ивана намеренно не замечала. Хотел он обойти ведунью стороной, да гордость не позволила.

Поравнялась с ним Кочерга и пробормотала дребезжащим голосом:

– Дед ваш где помер?

Склонила голову набок, слушая, что ей невидимый отвечает. Выслушала и закричала сердито:

– Я же вам русским языком говорю: где дед помер, туда и идите!

Не по себе стало Ивану, но он взял себя в руки – мужик я или не мужик! – собрался с духом – терять-то теперь все равно нечего – и сказал громко:

– Здорово, Меланья.

Кочерга остановилась, обратила к нему черные колючие глазки:

– А ты чего влез? Выйди сейчас же…

Ивана оторопь взяла. Стояли они на зеленом косогоре, над головой ветерок веет, под ногами – трава, сзади – озеро, впереди – избы забугорного Мокрого, а там вдали – лес, и выходить отсюда некуда. Разве что в мир иной… Ворожила, ворожила злыдня.

– Ты, Меланья, глупости эти брось, – сказал Иван. – Не на такого напала.

А Кочерга в ответ:

– Набились тут, как в баню. Выйди, говорю, а то совсем выгоню.

И опять к невидимому повернулась:

– Так что забирайте вашего деда и хороните, где сказано.

Жутковато было Ивану, а сбежать самолюбие мешало. Приступил он сызнова:

– Я Иван Велихов. Разве не узнаешь?

Кочерга постояла немного, глядя сквозь Ивана.

– Сейчас посмотрим, – проговорила. – Велихов… Иван… Нет такого. Не значится.

Иван опешил. «Совсем меня из жизни вычеркивает?»

– Где не значится?

– В книге.

– Как это?! – возмутился Иван. – Вот он я!

Кочерга ответила равнодушно:

– Ну и что? Здесь-то никакого Велихова не имеется.

И ткнула пальцем в воздух.

Тварь зловещая! Порчу насылала. Иван гордость свою в карман сунул, и бочком, бочком от старой ведуньи и слышит, как Кочерга опять невидимого принялась обрабатывать:

– Дед ваш – не наш. Где умер, туда и везите…

После такой встречи путь один – к Петьке Кореневу, к Макарычу. У того наверняка найдется, чем оскомину сбить. Иван, собственно, к нему-то с самого начала и направлялся.

У Макарыча оказалось, как всегда, людно. Вся его ватага была в сборе. Сенька тут же вертелся, поглядывая на самогонный аппарат. Володя мрачно сидел, вертя стакан в руках. У окна притулился какой-то незнакомый парнишка в черном балахоне – не то майке с рукавами, не то рубахе без пуговиц, с огромным белым черепом, намалеванным на груди.

Макарыч представил:

– Сергей, племянничек. Пропавшего Виктора, брата моего, сынок.

А, вот оно что… Коренев Виктор, он ведь тоже был родом из Мокрого. С ним Иван в молодости схлестывался пару раз из-за Нинки, а потому сухо кивнул его наследничку: здравствуйте, мол.

Сенька тем временем снял с печи самогонный аппарат. Разъял самовар, начал, как водится, сливать вино в трехлитровый баллон, а народ внимательно за этой операцией следил.

Иван, чтобы душу отвести, завел с Макарычем разговор:

– Шел я сейчас к тебе, а на пути – Кочерга. И что, думаешь, говорит? «Вычеркиваю тебя – меня то есть, – говорит, – из жизни». И ну ворожить… Это она мне за молодые годы мстит. За то, что я на Нинке женился, а ей, Кочергой, побрезговал. Да нет таких дураков, чтоб в жены ее брать! Помнишь, какая была? Сухая, смуглая, черноглазая… Одно слово – Кочерга. И глаз недобрый. Чистая ведьма… А ведь, бывало, все на меня посматривала. Глаз не сводила…

– Ваня, – сказал Макарыч, – это ты зря. Меланья тебя даже не замечала.

– Ага, говори…

– В те поры, – продолжал Макарыч, – мы с Молей любовь крутили. Горячая девка была. Эх, и пошуршали мы тогда соломой… Я на ней жениться собирался. Жизнь по-другому повернулась, а то женился бы.

– На Кочерге?! – уставился Иван на старого приятеля: верить или не верить.

– На ком же еще?

– На колдунье?!

– Не смеши, Ваня, людей. Какая из Меланьи колдунья! Она и смолоду не то что колдовать, беду на бобах развести не умела. А нынче вовсе из ума выжила.

– Жди, выживет она! Бабе моей яйца меченые всучила.

Посмотрел Макарыч подозрительно на Ивана и спросил:

– Вань, ты их, часом, не глотал?