Хороший братец – мертвый братец

Наутро работа из рук валилась. И к Петьке являться стыдно после такого-то мужского позора, хоть о нем никто, кроме него да Марьи, не знает…

В лес, решил, пойду. Вышел за калитку и увидел: возле озера машина стоит. Черная, длинная, как гроб, с черными стеклами – такие в Мокрое ни разу еще не заезжали. Возле машины люди. Трое. И среди них – Валька, продавщица из автолавки.

Погано было у Ивана на душе, но и любопытно. Поднялся на бугор. Возле Макарычева дома – Петька со всей своей братией. Высыпали к воротам, беседуют, на приезжих не смотрят, но понимает Иван – затем и вышли, чтобы поглазеть. Ему самому тоже глаза просто так пялить зазорно, вот и двинулся он к забугорным. Как бы по делу.

Подошел к мужикам, поздоровался. Макарыч спросил:

– Ты чего, Иван, мрачный, будто лягушку проглотил?

Ивана в жар бросило. На его счастье, приезжие уже к ним по пологому откосу поднимались. Впереди шагал мужик волчьего вида. Невысокий, поджарый, мрачный. Темный волос коротко стрижен, уши острые, как у серого.

– Здорово, мужики.

Подоспела Валька из автолавки, объяснила:

– Это Мурыхин Эдуард Викторович, из Старой Бологи предприниматель. Собирается ваше озеро на девяносто девять лет в аренду взять.

– Это еще зачем? – спросил Макарыч.

– Говорят, озеро рыбой богато, – снизошел мужик волчьего вида. – Устрою рыбное хозяйство. Заводик поставлю.

– Пустое дело. Нету здесь рыбы.

– Как же нет?! – Валька выскочила. – Небось мешками таскали.

– Была рыба да сплыла, – мрачно сказал Макарыч. – Одни лягушки остались.

– Ничего, разберемся, – волчий предприниматель пролаял как отрезал. – Нет рыбы – разведем.

И повернулся к третьему, неприметному:

– Корпус здесь поставим, – указал на Петькины хоромы. – Самое удобное место. Подъезд хороший, и к воде близко.

– Как это поставим? Тут мой дом, – сказал Макарыч.

– Эту проблему мы решим, – сообщил мужичок волчьего вида. – Мы тебя переселим. Купим хатку в Кислом. Там тоже домов пустующих много. А здесь снесем все к едреней фене и выстроим современное хозяйство.

– Какое современное… Никуда не пойду.

Загалдели и Володя с Сенькой.

– Как уезжать?!

– Тут родители наши, – Макарыч указал на вершину холма. На кладбище.

– Насчет кладбища мы еще решения не приняли, – задумался предприниматель. – В случае чего, выкопаешь родителей и с собой увезешь.

– Я тут родился, – отрезал Макарыч. – С места не тронусь. Не хочу!

А мужик волчьего обличья, на него не глядя, проговорил негромко и равнодушно:

– Ну, эту проблему мы тоже решим… Захочешь.

Иван молча слушал, но при этих словах не выдержал. Гнев вскипел. Открыл он рот, чтобы гаркнуть, но тут внутри у него что-то толкнулось. Он так и замер с открытым ртом. Схватился за живот. Что такое? Неужели кочеток проклюнулся?

Огляделся исподлобья. Народ волновался, кулаками махал, предприниматель вдаль глядел… На Ивана одна Валька уставилась, да как-то странно. Заметила, стерва?

А с предпринимателя – как с гуся вода.

– До скорой встречи. – И ухмыльнулся, а у него и зубы-то тоже волчьи.

Сел в подползшую потихоньку черную машину, спутник его незаметный туда же сквозанул. Валька задержалась на секунду:

– Одичали вы тут, в вашем Мокром. Скоро совсем человеческий облик потеряете…

Глянула в последний раз на Ивана, хлопнула дверцей, и укатили они.

Мужики, понятно, митинг открыли. «В район поедем жаловаться…» – «А кто тебя там слушать станет?» – «До самой Твери дойдем…» Иван в прениях участия не принял, а побрел восвояси, к себе прислушиваясь. Толкнется, не толкнется… И чего это во рту вкус непривычный?

Перевалил через бугор и аж задохнулся от ярости. Вдали у ворот своей развалюхи стояла Марья его разлюбезная и с Кочергой как ни в чем не бывало о чем-то судачила.

Рванулся Иван бабу разругать, чтоб с ведьмой не якшалась, но встал как вкопанный. «Это ведь она, небось, зельем от мужского бессилия интересуется. Чем же еще?» Еще тошнее стало. Удалился Иван в лес, повалился на хвойный сухой ковер и пролежал до вечера. И чудилось ему, что в теле соки едкие переливаются, живот пучит, и не понять, что происходит. Смеркаться стало, пробрался в дом, лег на кровать к стенке и уснул как убитый.

Наутро проснулся здоров-здоровехонек. По пузу себя похлопал – пусто. Не журчит, не бурчит, не толкается. Иван – к зеркалу. И на роже ни признака болезненности. Ну разве что в окрасе вроде какая-то неравномерность… На левой щеке синева не такая яркая, как на правой. Впрочем, он себя никогда толком не разглядывал. Может, так всегда было, а он и внимания не обращал.

– Марья, – закричал весело, – кормить-то будешь?

Вышел из горницы. Марья у печи хлопотала, на стол тарелки ставила.

– А яичек что же? Не припасла? – Иван спросил шутливо.

Обернулась Марья.

– Уж извините, Иван Федосеич, только кашка пшенная, – шутку подхватила, а сама смотрела приветливо, ласково. Радовалась, что у муженька дурной стих прошел.

Золото, не баба!

Умял Иван кашки пшенной и опять в лес ушел. В самую чащобу забрался, бродил, невесть о чем без дум думал. Затемно вернулся и вновь мертвецки уснул.