Хороший братец – мертвый братец

Наутро сомнения его взяли. А что, если в нем какие изменения происходят, а он не замечает? И горло к тому же побаливало. Глянул Иван в зеркало и даже вздохнул от облегчения. Каким был, таким и остался! А глотка? Всмотрелся Иван – жабры-то тускловаты и на них красные прыщики.

– Маша! – позвал.

Марья жабры обследовала и сказала с укором:

– Ну вот, простудился… Совсем вы себя, Иван Федосеич, не бережете. Хотя беда невелика. Редька с медком вмиг вылечат.

– Нету меда, Машенька.

– И это не беда. В лес пойдете, принесите мне мать-мачехи.

Но Иван, как в лесу оказался, сразу про Марьин наказ позабыл. Шатался по дебрям, купался в заросших ряской болотах и все думал, думал думу без мыслей. Домой шел во тьме, под звездами.

И чудилось ему, что тянутся в высоте над ним поля неведомые, черноземные, золотым зерном засеянные. И прорастает из того зерна сила могучая, бездушная, безымянная, пред которой самый страшный кочеток – вроде крохотного клопика-черепашки, ползающего по пашне мироздания… А губительная для человека мощь его – всего лишь малая потребность слабого создания, которое для одного живет: наполнить бы брюшко сладкой пищей, чтобы с голоду не высохнуть в хитиновую чешуйку. Словно в мир иной, в пространство иное заглянул Иван, и стала приоткрываться перед ним тайна, которую словом не сказать… Приоткрывалась, а все никак не откроется. Близок локоть, да не укусишь.

Стоял Иван, глядя в небо, пока светать не начало. Тогда домой побрел. У Кочерги во дворе уж петухи пели. Пришел, а чем себя занять, не знал. Заглянул по новой привычке в зеркало. Огладил лицо.

– Побриться, что ли?

Мощная чешуйчатая броня на щеках создавала ощущение некоторой небритости, но не настолько запущенной, чтобы сейчас же хвататься за бритву. Он еще раз провел по чешуям:

– Ничего, побреюсь завтра…

А подумав:

– А то и вовсе не буду.

Не найдя в своем облике ничего необычного, Иван отошел от зеркала. Самое смешное, он не мог вспомнить, сколько ног было у него вчера.

– Записывать надо. А то у Марьи спросить.

Усмехнулся. Понимал, что развлекает себя мелочами, чтобы не печалиться о тайне, которую так и не разгадал. Завтрак стоял на столе, а жены дома не оказалось. Опять, наверное, к Кочерге отправилась. Иван не сердился. Небо ночное по-прежнему стояло перед глазами.

Услышал он вдруг шум, доносящийся от озера. Трактор вроде рычал, автомобиль гудел. Вышел Иван на крыльцо. По косогору и впрямь полз трактор. Нарядный, ярко-красный, с желтыми иностранными надписями. И гроб черный на колесах опять прикатил. Из него промышленник с товарищем вылезли.

Вскипел Иван. Ах вы, твари! Бросился со двора, снес калитку и помчался к озеру. Подбежал к черной машине, по капоту шарахнул.

– Вы это самовольство прекратите! – проревел. – Прав у вас таких нет.

Предприниматель рот открыл, неприметный съежился. Проняло их правдивое слово. Ответить не решились.

– И чтобы вашего духу здесь не было.

Бухнул Иван по машине еще разок, отвернулся. Услышал, за спиной мотор заурчал. Уехали. Иван зашагал к трактору, по пути какую-то железяку выплюнул и удивился: как это она к нему в рот попала? Тракторист в голубом комбинезончике из кабины, из-за стекла на него вытаращился.

– Поворачивай, парень, откуда приехал, – приказал Иван.

Огладил механизм по глянцевому боку. Игрушка! Трактор попятился, крутанулся на месте и – ходу из Мокрого. А Иван услышал, как кто-то его зовет:

– Ваня!

Обернулся. Макарыч, стоя у своей калитки, рукой махал. Геройство, стало быть, одобрял. Ивану с ним растабарывать не хотелось, махнул Петьке в ответ и отправился к себе.

Заперся, и опять на него навалилась тоска не тоска, а какая-то непонятная маета. Чего-то хочется, а ничего не желает. Так бы, наверное, и промаялся весь день, если бы Петька Коренев, то есть Макарыч, не выручил.

Встал у калитки:

– Иван Федосеич, выйди-ка.

Хоть и не хотелось никого видеть, но обрадовался, вышел.

– Ты как? – спросил Петька, почесав бороду.

– А что? – спросил Иван.

– После грибков живот не крутило?

– Да нет вроде.

– И ничего странного не происходило?

– Да нет вроде.

О своих сомнениях и терзаниях Иван, само собой, рассказывать не стал.

– Ну а сегодня вон там, под бугром? – указал Макарыч.

– А что под бугром? – спросил Иван. – Пугнул я их. Что в том странного?

– Ничего, конечно, кабы не грибки.

– А что грибки? – спросил Иван, хотя сам уже знал ответ. – Уж не на Гиблом ли твой племяш их собирал?!

– Именно, – сказал Макарыч. – Я ему говорю: «Ну спасибо, угостил дядю и еще гостя прихватил». – «Да в чем же дело, дядь Петь? – спрашивает. – Объясни по-людски». Я ему внушаю: «Ты, Серега, сам небось знаешь, что грибы, как и травы, бывают явленные и неявленные». – «Ничего такого не знаю, – говорит. – Это бред какой-то». – «Не ругайся, а слушай, – поучаю. – Там, на Гиблой поляне, неявленные и растут. Ты как явленные грибы собирал, так вполне мог ненароком и пару-другую неявленных подцепить. Потому как увидеть их невозможно».

– Мне почему не сказали?! – взревел Иван.