Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской

Да, он размышлял об отмене крепостного права, его выступление на Государственном совете достойно уважения: «Крепостное право есть зло. Я не понимаю, каким образом человек сделался вещью. Этому нужно положить конец. Однако думать об эмансипации крестьян в настоящий момент – значит подвергать опасности общественный порядок. Нужно подготовить пути к постепенному переходу к другому порядку вещей». Он пытался: в 1839 году учредил Секретный комитет, который должен был заниматься сложными проблемами русского крестьянства; он запретил варварскую систему продажи крестьян без земли; он объявил «крестовый поход» против коррупции – сам входил в мельчайшие детали грязных дел и давал понять чиновникам, что знает «не только их дела, но и их проделки». Он любил читать Поучение Владимира Мономаха и считал его одним из самых мудрых и справедливых правителей. В то же время – ввёл жесточайшую цензуру, но сам жёстко выступил против запрещения «Ревизора» Гоголя. В 1834 году император ограничил выезд жителей империи за границу, более того, запретил молодым людям до двадцати пяти лет, «умам неокрепшим», вообще покидать пределы империи: «Наше несовершенство во многом лучше их совершенства». «У всех нас один враг – революция. Если будут с ней нежничать, то пожар разгорится, но клянусь, она не проникнет сюда, пока я, Божьей милостью, буду императором».

«Глубоко искренний в своих убеждениях, часто героический и великий своей преданности тому делу, в котором он видел свою миссию, возложенную на него Провидением, можно сказать, что Николай I был донкихотом самодержавия, донкихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять всё своей фанатической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века» – эта точка зрения, высказанная фрейлиной Анной Тютчевой, имела много сторонников. Николай – сложная личность и требует сложного, глубокого отношения. Он был красивым человеком, его голос и обхождение чрезвычайно обаятельны. «Никто не обладал более императора Николая высоким даром действовать не только на воображение, на рассудок, но и на чувство. В этом отношении его искусство было волшебным». Он умел обворожить любезностью, но иногда мог своим громовым голосом так обложить своих подчинённых «трёхэтажным непечатным словцом», что даже закалённые суровые военные слушались, а обожавшая императора Александра Смирнова-Россет писала: «Да, наш Николенька как посмотрит, так душа в пятки уходит, а как прикрикнет, то колени подкашиваются и делается в коленках дрожь».

Но император, если чувствовал, что обидел кого-то или чересчур погорячился, всегда извинялся сердечно и искренне. «Странная моя судьба. Мне говорят, что я один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что всё, то есть всё, что позволительно, должно быть для меня возможным и я могу делать всё, что мне хочется. На деле для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг! Да, это не пустое слово для меня. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, всё должно умолкнуть перед этим одним чувством и уступать ему, пока не исчезнем в могиле. Таков мой лозунг. Он жёсткий, признаюсь, мне под ним мучительно, но я создан, чтобы мучиться. Компасом для меня служит моя совесть. Я иду своим путём, как я его понимаю: говорю открыто и хорошее, и плохое… в остальном же полагаюсь на Бога».

В Эрмитаже есть торжественный портрет Николая I, выполненный художником Францем Крюгером. Другой взгляд на императора. «Огромного роста, прекрасно сложенный, великолепный ездок, он был воплощением силы, энергии и решимости. Глаза – проницательные, как бы заглядывающие в душу, но в гневе становились какого-то свинцового цвета. Голос у него был необыкновенный, – вспоминал генерал Павел Андреевич Крыжановский, – такого я не слыхал во всё продолжение моей долгой жизни. Когда государь командовал, команду было слышно, как выражаются, за версту». Николай Павлович был храбрым и решительным человеком – в дни холерного бунта 1831 года он вошёл в бунтующую толпу и усмирил людей. «В отчаянии от холерной эпидемии, уносившей ежедневно до 300 жертв, чернь восстала против врачей и начала избивать их, уверяя, что они отравляют больных. Папа сейчас же сел в свою коляску и поехал прямо к рынку на Сенной площади. Его неожиданное появление оказало магнетическое действие. “Дети! – воскликнул он своим низким звучным голосом. – Дети, что вы делаете? На колени – и просите у Господа прощения!” И толпа, только что бунтовавшая, встала на колени. С этого дня порядок больше не нарушался».