Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской

Музей принимает множество разных людей, но он не должен ориентироваться на вкусы масс. Музей не подчиняется массам, а воспитывает, просвещает массы, усмиряет раздражение, сглаживает непримиримость. Диктат толпы – опасное увлечение, нельзя ему следовать. Права одних – тех, кто негодует и оскорбляется, – не должны ограничивать права других, иных. Музей знакомит с разнообразием культур и искусства, он заслужил право определять, самому решать – что и когда показывать, потому что он больше знает и понимает. Конечно, очень многое зависит от традиций, от общего культурного уровня зрителей, людей, и музею нужно, безусловно, учитывать эту разницу, предугадывать, что может быть воспринято нормально, а что может вызвать бурное негодование, истерику. Иногда сталкиваешься с неожиданной реакцией. Например, мы не показываем эротическую коллекцию японских гравюр, но эту коллекцию мы показывали в Голландии, в Амстердаме, и все были довольны, никаких возмущений. У нас не рискуем пока показывать – слишком обострены у наших граждан эротические чувства, наши люди излишне нервно относятся к обнажённой натуре вообще, а уж в частностях – тем более. Музей должен сам принимать решения, что может вызвать неправильную реакцию и есть ли смысл рисковать и раздражать. Может быть, иногда не стоит возбуждать эмоции – лучше повременить, так как люди ещё не готовы, и лучше отказаться от показа. Показывать или не показывать – вот вопрос, который должен решать сам музей, и никто не должен музею указывать или запрещать.

Иногда реакция публики бывает неожиданной. Мы делали выставку братьев Чепмен и очень волновались, я уже готовился к объяснениям, выстраивал линию защиты. Джейк и Динос Чепмены – английские художники, радикальные, резкие, беспощадные, но очень талантливые. Они привезли в Эрмитаж свою знаменитую инсталляцию «Ад». Девять стеклянных витрин: в одной стоят пластмассовые фигурки солдат-нацистов, они жестоко убивают друг друга; в другой – макет концлагеря; в третьей – «Макдоналдс», наполненный кусками окровавленных тел; в четвёртой – распятые снеговик и свинья. Ещё одна витрина: семь фигурок Гитлера пишут обнажённую фигуру на пленэре. Жестокое, страшное напоминание о войне и высказывание художников: мир, где насилие больше невозможно всерьёз, – это страшный сон, кошмар прошлого, который больше не может повториться. Выставка возмутила некоторых граждан, посыпались письма протеста в прокуратуру – 114 жалоб. «Мы экстремально сожалеем, – ответили художники, – что некоторые посетители выставки были экстремально расстроены. Экстремально грустно получать обвинения в экстремизме, особенно от религиозных групп. Надеемся, что государственный прокурор, назначенный расследовать обвинение в экстремизме, примет наши экстремальные извинения».

Что же больше всего возмутило и оскорбило верующих? Они усмотрели в распятых на кресте персонажах глумление над казнью Христа. Гнев напрасный, потому что казнь на кресте, распятие – смертная казнь, которая была принята задолго до Рождества Иисуса Христа и была известна и в Вавилоне, и в Персии, и в Греции, и в Палестине, и в Древнем Риме. Римский оратор Цицерон назвал этот вид казни «самым жестоким и самым страшным». Так мучительно казнили особо опасных преступников. Этот образ казни имеет много аллюзий. Нужно понимать контекст мировой культуры и необходимо очень деликатно объяснять, как идеи и образы укладываются в этот контекст.

Выставка братьев Чепмен, безусловно, жестокое напоминание о том, что могло бы быть, и она – продолжение традиции великих художников, решивших изобразить на своих полотнах Страшный суд. Братья Чепмены с современной резкостью и провокационностью продолжают традиции мирового искусства: ад Босха, ужасы Брейгеля, кошмары Гойи. Я был возмущён письмами и считал, и сейчас считаю, подобные выступления примером потрясающей культурной деградации нашего общества, которая прикрывается начётничеством. Это не только волна бескультурья, но и поощрение доносительства, манипуляции общественным мнением. Так начинаются все репрессии. Непозволительно диктовать правила Эрмитажу и пользоваться уличными способами. Вкусы толпы никогда не могут служить ни эстетическим, ни нравственным ориентиром.

У нас привыкли обижаться, оскорблённые чувства становятся признаком времени. Печально и опасно. Мне кажется, наше общество болеет, и болезнь протекает всё тяжелее и тяжелее. Поводов для скандалов в любом обществе всегда много, но сегодня настораживает степень агрессивности и истеричности. Надо этот процесс, пока не поздно, не стимулировать, а смягчать, ослаблять. Опасность любой истерики в том, что упускаются действительно серьёзные и важные проблемы.