Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской

Сампсониевский собор – один из старейших храмов Петербурга. По указу Петра I в честь победы русского войска над шведской армией был заложен деревянный храм. Победа случилась 27 июня 1709 года, в день памяти преподобного Сампсония Странноприимца – покровителя бедных, врачевателя, чудотворца. В середине XVIII века храм перестроили по проекту знаменитого архитектора, инженера, любимца Петра Доменико Трезини – первого главного архитектора Санкт-Петербурга. Он вёл практически все каменные постройки, считая, что камень – материал изящный, прекрасный и долго хранящий память. По его проектам строились Кронштадт, Александро-Невская лавра, Петропавловская крепость, Летний дворец Петра, здание Двенадцати коллегий, Галерная гавань, Петропавловский собор, здание Петербургского университета, Гостиный Двор. И одно из любимых его произведений – Сампсониевский собор, возле стен которого он похоронен.

Бригады столяров сколачивали ящики определённых размеров для конкретных экспонатов. Очень важная работа: знали, что в случае беды нужно будет спасать, увозить из города. Работы велись втайне – четыре года мало кто догадывался. Знали официально только два человека – директор Орбели и начальник Спецотдела Александр Тарасов. Когда началась война – всё было готово: тысячи ящиков в отличном состоянии, а самое главное – было точно известно, какие из них к какому эрмитажному подъезду подвозить. Удивительно, но всё было расписано точно как по нотам. На каждом ящике – определённые маркировочные знаки: ОВ – Отдел Востока, ОК – Особая кладовая, ОИПК – Отдел истории первобытной культуры.

«Всё, что могло понадобиться для эвакуации, было заготовлено заранее, задолго до войны, – вспоминала Милица Матье, известнейший и авторитетнейший египтолог. – Помню, у меня в кабинете чуть ли не два года стояли в углу несколько длинных струганых палок. Я сама не верила, что придёт время, когда мы намотаем на эти палки ткани коптского Египта – отправим их на Урал и сохраним».

Да, Эрмитаж был готов к эвакуации, но есть загадка: кто разрешил, кто дал приказ, кто позволил, как это могло произойти? Директор Эрмитажа Иосиф Абгарович Орбели – человек, конечно, большого мужества, – вёл себя героически. Вы представляете, что такое готовиться к эвакуации величайших ценностей, сокровищ страны, когда каждое слово о войне расценивалось как разжигание паники? Была установка – не паниковать. И если что – с так называемыми паникёрами расправлялись жестоко. Ничего не могло быть и не было без приказов, когда дело касалось предметов и ситуаций государственной важности. Ситуация щекотливая: с одной стороны утверждалось – войны не будет, а с другой стороны – нужно готовиться, всё может быть (будьте готовы на всякий случай). Говорили, что Молотов откровенничал: «Мы знали, что придётся отступать, только не знали – до Москвы или до Урала».

Все работали круглые сутки. Ящики, в которые нужно было упаковывать эрмитажные шедевры, стояли на полу, и людям приходилось всё время наклоняться. На перерыв и отдых не было времени. Многие не выдерживали – падали в обморок, у некоторых горлом и носом шла кровь. Слабели, выбивались из сил… Можно было чуть-чуть прикорнуть, но через несколько минут какой-то внутренний толчок заставлял вставать и снова приниматься за работу. Орбели установил строжайшую дисциплину: малейшее нарушение – выговор, увольнение. Первый приказ по Государственному Эрмитажу от 22 июня 1941 года № 168:

«1. Выходной день 23 июня отменяется.

2. Указания о выходных днях для научного состава рабочих и служащих будут даны дополнительно.

Директор Эрмитажа И. Орбели».

«Работали с утра до позднего вечера. Ноги гудят. Снимаем картины со стен, обычного чувства трепета нет перед шедеврами, хотя “Данаю” заворачивали нарочно помедленнее. По залам всюду бегает Орбели, во всё вникает, всем помогает, подбадривает. Пустой Эрмитаж похож на дом, из которого вынесли покойника».