Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской

30 июня 1941 года из Ленинграда ушёл первый состав с сокровищами, а 20 июля отправлен второй эшелон. Невероятно, но мы справились. Эвакуировали примерно миллион двести тысяч самых ценных экспонатов. От товарной станции Ленинград-Октябрьская литерный эшелон отошёл на рассвете 1 июля без традиционного паровозного гудка. Дело в том, что с 27 июня гудки паровозные и заводские разрешалось подавать только для оповещения жителей о воздушной тревоге. Утром в день отъезда уезжающие с детьми и вещами пришли в Эрмитаж. «Шла я в Эрмитаж с двумя детьми – дочерью трёх лет и сыном десяти лет. Со мной был огромный скарб. Когда накануне я спросила Орбели, что можно взять с собой, он ответил: “Можно взять столько, сколько сможешь”. Подойдя к Гранитной набережной, я остановилась передохнуть, и в этот момент сумка выпала из рук в Неву! Я только вскрикнула – “Ох!” – как отдыхающие на парапете бойцы увидели плывущую сумку. Один боец опустился в воду (его поддержали товарищи) и достал сумку. Как я была благодарна! В сумке были документы, деньги. Всё обошлось благополучно. Скоро мы тронулись в путь», – вспоминала Глафира Балашова.

Как ехали – страшно вспомнить. Запомнили дети: «В вагоне были двухъярусные нары. На рассвете началась воздушная тревога, мы увидели далеко на горизонте вражеские самолёты. Было страшно, ехали долго – две недели, часто стояли на полустанках и разъездах, иногда просто в чистом поле. Погода была хорошая. Точное место нашего прибытия было засекречено, но мы знали, что едем на Урал. Когда спрашивали взрослых, они отвечали: едем туда, где утонул Чапаев». Все сведения были строго засекречены. Сотрудникам запрещалось хоть вскользь упоминать о характере их работы. Никто не должен был знать, даже машинисты эшелонов не имели понятия, какой они везут груз. Составы охраняли очень тщательно – секретное сопровождение, а на платформах стояли зенитные орудия. Сокровища везли на Урал, доставили всё в полном порядке.

В Свердловске ценности разместили в Картинной галерее, в костёле Зачатия святой Анны и в Ипатьевском доме. Сотрудники галереи рассказывали, что все залы были полностью заставлены ящиками, коробками, свёртками. Странные чувства испытывали музейщики, когда входили в залы и подходили к этим таинственным ящикам: мысли о том, что там, в глубине, хранится величайшее творение гениев, конечно, беспокоили и возбуждали воображение – чувствовалось присутствие в обычной жизни чего-то иного, великолепного, грандиозного. Возможно, эти мысли и чувства помогали легче переносить, преодолевать житейские трудности.

В Свердловском музее началась удивительная жизнь: все обо всём догадались, но делали вид, что ничего особенного не происходит – штатная военная ситуация. На втором этаже разместили картины, а на первом – тяжёлые скульптуры. «Гостей» охраняли: возле ящиков круглые сутки дежурила вооружённая охрана, помогала местная милиция.

Коллекция Эрмитажа жила в Свердловске до октября 1945 года. С этого времени её стали отправлять обратно в Ленинград. Художник Виталий Волович вспоминал: «Я тогда был студентом художественного училища, и нас попросили помочь. Мы, конечно, согласились, о тайне музея догадывались, и нам очень хотелось прикоснуться к эрмитажным сокровищам. Нас было человек десять, мы пришли: улица Вайнера, где располагался наш Свердловский музей, была заполнена солдатами, машинами, милицией. Окна музея распахнуты, рядом лежали мешки с песком – ими во время войны закладывали окна. Мы с удовольствием, даже с нетерпением, включились в процесс: выносили ящики и грузили в машины, самые большие приходилось выносить через окна. Мы подошли к огромному ящику, взялись дружно за него, как вдруг к нам подбегает сотрудник музея: “Мальчики, ради бога, осторожней! Здесь – ‘Возвращение блудного сына’. Здесь – Рембрандт!” У нас ноги подкосились от волнения, чуть сознание не потеряли от восторга… Через много лет я приехал в Эрмитаж, долго стоял перед этой картиной, и было такое чувство, что я кровно связан с ней – я нёс на руках “Блудного сына”».

«До победы надо было дожить. Часть коллекции Эрмитажа разместили в костёле и в Ипатьевском доме, – рассказывала дочка сотрудницы Отдела Востока Эрмитажа София Кочетова. – Эрмитажные ящики хранились в комнатах второго этажа, в них с 30 апреля по 17 июля 1918 года жила семья Николая II. Последняя по периметру комната – пустая. Странное чувство – одна стена комнаты была в выбоинах, как будто кто-то долбил её или ковырял чем-то острым. Говорили, что здесь царей и “порешили”. И теперь, когда я останавливалась возле неё, становилось страшно, даже жутко – казалось, что слышатся стоны, шёпоты, крики. Однажды мама спускалась по лестнице и увидела стоящего мужчину у стены – закричала и в ужасе побежала наверх. Утром уборщица со смехом рассказывала, что забыла предупредить: из хранилища вытащили муляж каторжника. Все рассмеялись, но всё равно ходить по дому было очень страшно»[44].