Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской

«Вход во 2-е и 3-е бомбоубежища – через Двадцатиколонный зал, через запасный выход на двор, под арку, – записал архитектор Александр Сергеевич Никольский в блокадном дневнике. – Ночью этот путь – от подъезда до входа в бомбоубежища через переходы и залы Эрмитажа – фантастичен до жуткости. Светомаскировки на больших музейных окнах нет и зажигать свет здесь не разрешается. Поэтому в Двадцатиколонном зале, в торцах его, стоят на полу аккумуляторы с маленькими электрическими лампочками. Всё вокруг темно, как сажа. Впереди в кромешной тьме мерцает маленький путеводный огонёк. Собьёшься с пути – наткнёшься на колонну, витрину или косяк двери. <…> Чем дальше – тем темнее. Страшновато, но хочется скорее добраться до жилья… Из зала попадаешь в помещение с огромной вазой… Она – величественная, грандиозная, стоит как страж. <…>…3-е бомбоубежище, предназначенное для сотрудников Эрмитажа, – это подвал под итальянскими залами с “просветами”. Вдали налево в углу стоят наши постели. В левом ближнем углу живут Верейские. Наш угол со столом для работы и еды мы делим с семейством Буцов. Буц – помощник бухгалтера Эрмитажа».

Кажется, все в сборе, каждый занят своим делом. По одну сторону стола, обложив себя ведомостями, щёлкал костяшками счётов помощник бухгалтера Эрмитажа; по другую сторону стола академик архитектуры рисовал, в углу кто-то читал, а рядом ведётся душевный разговор. Обычный вечер.

Александр Сергеевич Никольский – известный архитектор, теоретик, идеолог и лидер ленинградского конструктивизма. В первые месяцы Великой Отечественной войны Никольский работал над альбомом «Ленинград в дни блокады» и исполнил ряд эскизных проектов: памятников, посвящённых обороне города, триумфальных арок для будущей встречи частей победоносной Красной армии, проект оформления Нарвской площади.

В эрмитажном Отделе рисунков рядом с шедеврами величайших художников бережно хранится папка с гравюрами Александра Никольского. Эти рисунки сделаны Никольским во время блокады. В Эрмитаже хранится и блокадный дневник Никольского – очень подробно он описывает день за днём: как жили люди, о чём разговаривали, как работали, с кем дружили – драгоценные подробности блокадной повседневной жизни, 127 страниц текста с рисунками.

Читаешь и представляешь себе ярко и насыщенно ту жизнь и привычки тех людей, которых уже давно нет на свете, слышишь их голоса: «Сидим в бомбоубежище уже три месяца. Нет света, нет отопления. Сидим в темноте при коптилках, но чувствуем себя неплохо и предполагаем встретить здесь новый, 1942 год. Я склеил из полуватмана небольшую ёлку. Достать настоящую теперь невозможно. Делаю на неё украшения из золотой бумаги, думаю – лучше ёлку подвесить к потолку».

Ещё одна запись: «6 января. Четверг. Каждая минута, каждое движение направлены на поддержание существования. 2–3 ошибки в мелочах приводят к серьёзным неприятностям, вплоть до смерти. Всё это в соединении с коротким днём и отсутствием электричества лишает пока возможности работать. А работать очень хочется. Хочется продолжить начатое и исполнить задуманное. 30 рисунков стадиона – большая работа, сделал несколько рисунков во время бомбёжки и обстрела. Но это трудно далось. Эту работу хочется продолжить: в голове всё уже так ясно сложилось. Дело только за руками, карандашом и бумагой. Задумал новую серию работ. Я задумал серию памятников – памятных точек боёв за Ленинград. Такой – в полном смысле пространственный, коллективный памятник боям на подступах к Ленинграду».

Через несколько дней: «А жизнь течёт своим чередом. Вчера был день исключительный по внешним обстоятельствам. К. И. Кашин защитил диссертацию на кандидата архитектурных наук. В ночь умер Василий Петрович Малиновский, друг, выдающийся архитектор. Смерти становятся обыденностью. Смерти не потрясают. Нервы притупились. Но сдавать город нельзя – лучше умереть, чем сдать… Я твёрдо верю в скорое снятие осады и начал думать о проекте триумфальных арок для встречи Героев – войск, освободивших Ленинград. Специалист должен быть готов всегда – и я готовлюсь, не ожидая заказов. Мыслей, и конкретных, много, но, к сожалению, фиксация их на бумаге затруднена или просто невозможна – нет электричества, а светлое время тратится на обслуживание себя. При коптилке же работа относительная и почти невозможная. Работать хочется до чёрта, а не выходит, и досадно, что время уходит даром! В Комитете по делам искусств я включён в список на разрешение рисовать по городу. Вот чем можно сейчас заниматься. И интересно, и нужно».

Читаешь письма, дневники тех дней и не понимаешь: как они жили, как смотрели на мир, как не огрубели, не утратили чувства сострадания, внимания, восторга, наконец, перед жизнью?! Непостижимо… Иногда думаешь: какой же нравственной силы были люди, как они умели не сдаваться и не унижаться, а жить по мере сил наполненной высокими идеалами жизнью? В чём их секрет, в чём их сила… Вот о чём, мне кажется, есть смысл думать, и вот ради чего есть смысл вспоминать те дни.