Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской

«После вечера, – вспоминал мой отец, – Николай Лебедев слёг окончательно. Он медленно и мучительно умирал на своей койке в бомбоубежище, но, несмотря на физическую слабость, делился планами о своих будущих работах, читал стихи, свои переводы… Голос – слабый – становился всё тише и тише, и когда он ушёл – лежал мёртвый, покрытый туркменским ковром, но казалось, что он всё ещё читает свои стихи. Через несколько дней умерла его молодая красивая жена».

Не могут люди вечно быть живыми,
Но счастлив тот, чьё будут помнить имя.

Говорят, есть несколько способов смотреть на мир: быть уверенным, что чудес не существует, и твёрдо знать – чудеса вокруг нас, мы окружены чудесами. Мне ближе второй способ. Когда я думаю о войне, то восхищаюсь людьми, сумевшими творить чудеса и смотреть на мир, на людей, на жизнь с волшебством. Разве не чудо – в голодном, холодном, казалось бы, униженном Ленинграде в самые тяжёлые дни блокады устроить праздник, торжественно отметить, вспомнить великих мудрецов Востока? Это было мистическое действо – сакральное служение искусству, мудрости – и искусство уничтожало боль и страх.

«Слово, идущее от сердца, проникает в сердце».

В воскресенье, 19 октября 1941 года, в 120-й день войны и 43-й день полной блокады города в Эрмитаже устроили праздник: отмечали восьмисотлетие со дня рождения гениального азербайджанского поэта Низами Гянджеви. Поэт Николай Тихонов сердечно и просто сказал: «Мы вспоминаем имена великих поэтов в разные эпохи по-разному. Сегодня мы вспоминаем славного поэта, когда у ворот нашего города стоит враг, самый злобный, страшный, какого когда-либо знала наша родина. Назло этому врагу, отвергающему всё человеческое, мы празднуем память великого человеколюбца – азербайджанского поэта… Низами пришёл в наш город в буре сражений, и мы встречаем его, как друга, в нашем военном лагере, союзника и соратника в великой битве за правду, за свободу непобедимого, нового человечества». В другие времена, быть может, эта речь показалась бы излишне пышной, пафосной, но в те дни она звучала великолепно, как мужественный, гневный вызов грозным событиям.

На вечер приехали (вернее, их привезли с фронта) учёные-востоковеды. Они поднимались на трибуну в шинелях, с противогазами, уставшие, обессиленные и читали строки поэта, рассказывали о его жизни, высказывали оригинальнейшие научные предположения, предлагали поразмышлять об идеях восточного мудреца и поэта. Казалось, всё как обычно, и грозный Орбели, которому удалось убедить, уговорить руководство города не отказываться от праздника, – торжествовал. Мы обязаны были провести этот юбилей, чтобы всем показать: в Ленинграде жив могучий дух торжествующего творчества. Как говорил Низами: «Мир ради радости и счастья – не ради притеснений и нужды».

Друг, утешься. Судьба нам на помощь в печали приходит,
К опечаленным, друг, из неведомой дали приходит.

Хочешь вечного счастья – не спи, ночи в дни превращая.

………………………………………………….

«Холодно. Очень холодно. Трудно писать – но останавливаться нельзя, – записывал в дневнике Борис Борисович Пиотровский. – Я принял решение: надо работать, работать, и работать, и нельзя ничего откладывать, нужно спешить».

«История и культура Урарту» – книга, которую он начал писать зимой 1941 года в свободное от основной (оборонной) службы время: «Условия блокады лишили меня возможности пользоваться библиотеками, и в этом следует видеть объяснение некоторых дефектов аппарата. Я был вынужден пользоваться только своими конспектами и рассчитывать на свою память». В этом признании – его характер: скромность, смирение и тщательная научная щепетильность.