Хорошо Всем Известная (СИ)

- У них свое мировоззрение, свое мироощущение, у них все свое, и с ними непонятно и трудно, но мы ничего, терпим и выживаем. В теории уже отняли у нас баньку, где-то и на практике так тоже выходит. Ладно, принимаем к сведению... Смирились. Против силы и безумия не попрешь.

- Не моясь живете?

- Приспосабливаемся как-то. Старики ваши вообще больше нравственной чистотой довольствуются.

- Но меня на кол собирались посадить.

- Ну, это не взаправду, а вроде иллюстрации, - расплылся профессор в благодушной улыбке, - или все равно как сноска, которую не обязательно читать.

Гордеев сбился на писк:

- А мне в такой сноске, думаете, не обидно, не больно? Я же не попусту болтаю, я натерпелся, все видели, молокосос тут один есть, и он тоже видел, стоял и преспокойно наблюдал, я ему еще это припомню... Мне, профессор, в вашей сноске тесно!

- С нами они более или менее человечно обходятся, а вот посторонних не любят. Гордеев имеется еще среди вас? - Профессор изобразил, будто напряженно высматривает этого совершенно заметного человека. - Гордеев, если жив, спросит, какой же он здесь посторонний...

- Издеваетесь? После всего? Я вас слушал... и банька та... кол... Или вы опять про сноску? Ну так вот, я жив и спрошу...

- Но у меня, между тем, свой вопрос. Добрая Манечка из уважения к моим старым костям и застарелым потребностям частенько меня навещает, и мы купаемся в удовольствиях, но сегодня я вижу надобность спросить у нее, ко мне ли она приехала.

- Послушай, собака, - вскипел Гордеев; заскрипел он зубами, - не юли и не юродствуй, твой вопрос - ко мне, Манечка, видишь ли, со мной приехала.

- А жена? Нам, профессорам, в сущности ведь все равно.

- И жена со мной. Обе со мной. А вы, профессор, нынче перебьетесь. Впрочем, я сейчас с тобой опять буду как с собакой... Ты же и профессор-то липовый. Все, что ты говоришь и что делаешь, все сплошь липа. На доверчивости, на суевериях играешь. Людей водят за нос, направляя к тебе. Якобы ты ученый, знаешь все на свете и любому способен помочь. Что ж, могу временно отдать тебе жену на воспитание.

- Интересно, что Манечку, когда она сюда ко мне приезжает, те злодеи не трогают. Или трогают, поди разберись. Может, они все слюбились уже между собой. Может, они и напали-то из ревности. Скажи правду, Манечка.

- Манечка знала, что на нас нападут? - округлила глаза Виктория Павловна.

- Знала или нет, а что натравила, этого никто не скажет, - ответила Манечка.

- Могла предупредить.

- А вон того малого, - Гордеев указал на Марнухина, - к тебе, профессор, направили Алексей Сергеевич и Антон Петрович.

- Я не буду им заниматься, - отмахнулся Хренов.

- Почему?

- Он мне не соперник. Он еще только подумает побороться со мной за Манечку, а я уже согну его в дугу и заставлю горько плакать. Зелен он еще. Шагу сделать не посмеет.

- Я сделал, я сделал большой шаг, - горячо возразил Марнухин.

Профессор презрительно ухмыльнулся:

- Какой же?

- Манечка пообещала ввести меня в особый мир... ну, в мир лосьонов, брошек, может быть, плюмажей каких-то... и я, быстро увидев, что все это лишь фикция, надувательство и фантасмагория, что все это ничем не лучше выдумок великовозрастных шалопаев и даже попахивает нешуточной аферой...

- А про шалопаев не выразишься подробнее? - перебил Хренов.

- Не влезайте, профессор, не мешайте, я рискую сбиться, а ведь я дело говорю, я рассказ написал. Да, увидев, ощутив и поняв, я написал рассказ.

- Хорошо, послушаем рассказ.

Хренов поерзал на земле, или в хламе каком-то, и замер, приготовившись слушать, а за ним и прочие, пошевелившись кто, где и как смог, приготовились тоже. Марнухин достал из кармана своего куцего пиджачка пачку более или менее аккуратно сложенных листков и принялся торжественно читать следующее:

- Радуга. Так можно вкратце - одним словом - охарактеризовать картину Манечкиных посул. И Марнухин, как ни отуманивала его голову любовь, отчетливо увидел, что добрая девушка влечет его в некое радужное образование. Но не из одного цвета состоит радуга, это гамма, палитра, там много красок, и все оказалось гораздо сложнее, чем представилось в первую минуту.

Приступаем к самой существенной части нашего повествования. Версии обещанного Манечкой путешествия в мир идеальных ценностей, самодовлеющих вещей и головокружительных удовольствий сами собой внушают помыслы о разных аналогиях, ассоциируясь - в сознании переживающего их - в том числе и с небезызвестным рассказом о разбегающихся в саду дорожках. И на тех дорожках, скрытых от глаз непосвященных, Марнухин бродил за девушкой как тень и на большее не мог пока рассчитывать. А тень как таковая не очень-то котируется в девушкином более чем оживленном и шумном окружении. Марнухин побывал, поглядел... Смущенный, не знал он, куда девать руки. Потел...