Хорошо Всем Известная (СИ)

- Стихи лучше потом, - оборвал декламацию Алексей Сергеевич. - Я вот все думаю о том, что еще недавно некие пути выводили нас на тот или иной верный путь и было хорошо. Но что это были за пути и где их теперь искать? Впрочем, как бы по наитию, даже по наущению сверху у меня тотчас же, как я услышал твою, Антон Петрович, пылкую речь, возникли два противоположных, но отлично дополняющих друг друга и даже сочетающихся в некое единство соображения. Первое: хорошо всем нам известная Манечка - ничья. Второе: хорошая наша Манечка принадлежит всем и каждому. Но если уважаемый профессор полагает...

- Я полагаю, - сказал профессор, - что этими более или менее вразумительно изложенными догадками вы, любезный, внесли неоценимый вклад в решение мудрено загаданной Манечкой загадки.

- Это сговор? - крикнул Марнухин. - Достигли соглашения? И Манечка действительно всем хорошо известна? Но я не желаю останавливаться на достигнутом. Я требую пересмотра...

- Никто не собирается идти на поводу у ваших желаний, - насмешливо возразил Антон Петрович. - Между прочим, вот оно, настоящее чудо! Дневной свет, а он, сами видите, вполне свободно вливается в это деревенское окно, выгодно оттеняет достоинства вашей, юноша, великолепной фигуры, он делает ее совершенной. Но это не все. Мне приятно думать, что вопрос о моей жене решен и возврата к нему быть не может, а что вы там ропщете, это вас только уродует и делает несовершенным, в каком-то смысле даже глупым. Я-то хорошо представляю себе, какая громоздкость может заключаться в попытках продолжить прения.

- Любой из нас, - добавил Алексей Сергеевич, - в случае необходимости легко сотрет в порошок не то что такого простака, как вы, Марнухин, но и самого Антона Петровича, если он вдруг подвернется под горячую руку.

- Это точно, - подтвердил Гордеев, входя в комнату.

Антон Петрович, выскочив из-за стола, проделал истерические движения. Шевелил губами, размышляя: грубо отрезать? резко отрубить?

- Вопрос закрыт, и всякие такие разговоры следует прекратить! - выкрикнул он тонким голосом.

***

Ночью Марнухин бредово закрался в комнату, где, по его прикидкам, спала Манечка; простер он руки к свернувшейся на кровати фигурке. Но то оказалась Катя. Она залепетала дребезжащим голоском:

- А ну-ка прочь, пакостник... вон на что спокусился!.. Нечего таковским тут делать... Греховодник какой!.. Вы рукам воли не давайте, а то я Пете скажу, какой вы на самом деле...

Марнухин, сгорая от стыда, убежал в отведенную ему каморку. Долго мучился без сна, в какой-то момент снова заглянул к Кате, проникновенно шепнул с порога:

- Без обид... у меня это не для голого натурализма было, не для похабщины... просто ошибка...

А затем, уже в каком-то медленном и впечатляющем сновидении, упорно, с подчинением некой высшей силе, как бы надиктовывающей догматы и очень распорядительной среди отчетливо проступивших извилин головного мозга, заканчивал рассказ. От рассказа этого еще в такое недавнее мгновение думал простодушно отказаться, приснились же Петя, Катя и другие, и он остановился в нескольких шагах от честной компании. Он в клетчатом костюме, на голове модный котелок, лакированные штиблеты на ногах, в руке тросточка, - все нелепо. В сравнении с окружающими, а они безумно что-то празднуют, смотрится если не выходцем с того света, то уж наверняка некоторой карикатурой на того замечательного и в своем роде утонченного молодого человека, каким наяву то и дело представал перед ними. Не обращают на него внимания, увлеченные своим безумием, а ведь перед ними грандиозный субъект, прекрасно владеющий словом, способный одним словом убить любого из них или всех их вместе. В его власти подойти к Гордееву и нажатием, употребляя большие пальцы рук, закрыть ему навеки глаза, чтобы этот Гордеев впредь не маячил там и тут, не кривлялся, не вилял задом, как торговка, сгибающаяся под тяжестью поклажи. Но потребности ликвидировать Гордеева пока нет, можно отложить на потом.