Хорошо Всем Известная (СИ)

Оглядевшись, Марнухин заметил в своей руке огромный револьвер. Сообразуясь с действительностью, он стал хладнокровно посылать пулю за пулей в людскую массу, продолжавшую с хорошо отработанной легкостью скользить перед ним. Манечка, которая после первого выстрела распласталась на полу с аккуратно пробитой головой, поднялась и, гордая своей ролью, невыносимо трагическая, снова заняла место перед смертоносным дулом. Как было не поразить ее вторично! Марнухин крякнул и не задумываясь выстрелил в светлый девичий лоб. Но странное обстоятельство, он расстреливал, а людей отнюдь не охватила паника. Могло бы и насторожить; призадуматься бы тут Марнухину. Впрочем, безмерное наслаждение доставляло видеть полет пуль, прохвостов и продажных тварей - сраженными, посрамлено падающими. Они падали в газообразную кашицу, заменявшую в этом надиктованном рассказе землю, пол, асфальт, травяной покров и ландшафт за спинами высунувшихся на передний план картины персонажей. Падали с какой-то даже картинностью, иные медленно и мучительно, другие, закручиваясь на месте волчками, раскрывали рты в беззвучном вопле. Среди падавших выделялись вздымавшие руки, хватавшиеся за раны, те, чьи глаза определенно выскакивали из орбит, чертя в воздухе страстную мольбу о праве на последнее "прости". А чувствуется школа, подумал Марнухин. Что и говорить, качество что надо, высокое, и это отчасти искупает вину; вот только бы еще разобраться: чью? Но как старательны! Растет удивление, близок восторг, и уже в каком-то неистовстве Марнухин, видя неисчислимость жертв. На пути следования одной-единственной пули устраивается настоящий парад смерти, десятки, сотни быстро и выразительно умирают. Охотятся на вечное успокоение, ловят пули! Марнухин едва успевал стирать пот с лица и нажимать на спусковой крючок. Время от времени он путался, подносил револьвер к своему лбу, вкушал прелести проникновения в плоть убийственного свинца. Свободной от смертоубийства рукой словно бы отирал какую-то мглу с громоздившейся перед его глазами помпезной картины, губами подшевеливая: пуф! пуф! И в третий раз Манечка встала перед ним, а пули для нее в его обойме уже не нашлось. Можно было подумать, что сюжет исчерпан, но оставалась ведь какая-то раздвоенность. В одном случае увидел он Манечкино лицо ужасно окровавленным и обезображенным, но в другом ведь нимало не было оно затронуто сеющим смерть металлом. Оба случая, совершенно не разделенные во времени, скорчились в две смеющиеся над ним рожицы и нагло нырнули в его возбужденный разум, где слились в некое пространство, ходуном ходящее от дьявольского хохота. Марнухин усомнился в реальности происходящего. Сквозь сон он солидно продиктовал себе, что происходящее всего лишь снится ему и, стало быть, тревожиться нечего. Ощупывал и кусал он себя, проверяя, не сон ли, и был в этом похож на бродячую собаку, в ярости выкусывающую блох. Вдруг что-то бесшумно и крупно навалилось на него, и Марнухин стал запрокидываться, жалобно вскрикивая. Но не упал, да и некуда было падать в клубящемся под ним облаке. Он завис, сжатый со всех сторон упругой и слегка волнующейся мягкостью. Перед ним возник старик, подаривший ему харизму, а теперь внезапно обретший поразительное сходство с Петей. Как будто глаза в глаза очутился Марнухин с неким матерым волчищем, и хотелось ему поприветствовать в лице старика собрата по перу или в каком-нибудь другом партнерстве, а выходило, что старик то ли кровь его пьет, то ли еще только злобно скалится да облизывается, приговаривая: не уйдешь. Вместе с тем у Марнухина было ощущение, что он видит Петю на экране телевизора, а тот телевизор не способен передать полноту наличия живого тела. Созерцающий экранное действо, соображает Марнухин, обязан породить чувство чрезмерной близости экрана и невольного вдавливания в него, постепенного и неотвратимого исчезновения внутри телевизора. И уже не мог избавиться Марнухин от подозрения, что опасность стариковских прикосновений куда реальнее, чем он в состоянии себе представить.

- Великолепно! - жутковато раззявил Петя рот. Марнухин, взглянув на это, подумал: нарочито, как в пошловатой юмореске, а мне ведь надо с особой тщательностью заботиться о наличии вкуса. Во рту у старика был не один язык, а множество, но и то были не языки в действительности, а пачки банкнот, мелко рассыпаемых в качестве авансов и подачек. Он весело говорил: - Разыграно как по нотам. И прекрасно ложится на излюбленный сюжет. Моралист, он избит, он, а не сюжет. Моралист разочарован и решается действовать на свой страх и риск... Дрожь упоения, судороги восторга, слезы!

Он поднял раскрытую ладонь, и Марнухин увидел, что кончики его пальцев свились в плачущих у мерцающего экрана зрителей.

- Но... я... пули... - бормотал Марнухин. Он в недоумении разглядывал револьвер, самостоятельно плававший перед ним в тумане.

- Ни о чем не беспокойтесь, - сказал Петя. - Все сделано и устроено наилучшим образом, и все прошло как по маслу. И заснято. Повторения не потребуется.

Из-за плеча старика улыбнулась Манечка.