Хосе Рисаль

Советская наука справедливо оценивает филиппинскую революцию 1896–1898 годов как национально-освободительную. И именно Рисаль сыграл колоссальную роль в создании национального единства, чувства национальной общности. В этом смысле революция, безусловно, была и его революцией. Эта его заслуга неоспорима, и не случайно восставшие использовали его имя как боевой клич. Эту заслугу никто не может отнять у Рисаля, даже он сам. В отношении Рисаля к революции есть элемент трагизма. Своими трудами он идейно подготовил революцию, и он же ее отвергает. Прибегая к сравнению, которое лишь на первый взгляд может показаться натянутым, позволительно сказать, что дилемма, которая встает перед Рисалем, — это дилемма, которая могла бы встать перед французским просветителем, доживи он до французской революции. Его трудно представить среди штурмовавших Бастилию, но люди, шедшие на штурм, были вдохновлены его идеями. Рисаль же видит, как его идеи, овладев массами, становятся материальной силой — и осуждает и массы, и их действия. Однако это не меняет хода истории.

Укажем также, что филиппинские повстанцы так никогда и не узнают о «Манифесте», ибо он не дойдет до них. Пенья дает такой отзыв о нем: «Ваше высокопревосходительство! Прилагаемое увещевание, с которым доктор Рисаль намерен обратиться к своим соотечественникам, не содержит патриотического возмущения против сепаратистских движений и тенденций, которое должно быть присуще всякому верному сыну Испании. В соответствии со своими опубликованными ранее взглядами д-р Рисаль ограничивается критикой нынешнего повстанческого движения как преждевременного… Сей манифест может быть суммирован в следующих словах: «В связи с предстоящим неизбежным поражением сложите оружие, соотечественники, а после я сам поведу вас в землю обетованную». Послание такого рода не только не принесет успокоения, но, напротив, будет способствовать подъему духа восстания, а посему публикация манифеста представляется нежелательной…» Генерал-губернатор соглашается с мнением Пеньи, и «Манифест» сдают в архив, откуда его извлекут только в 1906 году.

Полавьеха торопит подчиненных. Лейтенант Энрйке де Алькосер готовит обвинительную речь, заканчивает ее 21 декабря и на следующий день представляет ее защитнику. Тот скоро докладывает, что и у нею все готово. 24 декабря, в сочельник, Полавьеха приказывает начальнику манильского гарнизона назначить состав суда, и в день рождества список судей зачитывают Рисалю. Он не дает ни одного отвода. Председатель суда — подполковник-кавалерист, члены суда — сплошь капитаны: два пехотинца, кавалерист, артиллерист, сапер и интендант. Обвинитель и защитник — лейтенанты. Суд, объявляют Рисалю, состоится завтра. Весь день рождества Рисаль лихорадочно пишет «Дополнения к моей защите» — он не намерен идти на заклание без борьбы.

В 10 часов утра 26 декабря 1896 года Рисаля вводят в зал, украшенный испанскими флагами. За длинным столом сидят семь офицеров, одетых в парадную форму своих родов войск. Справа стол обвинителя. Рисаля усаживают за маленький столик напротив стола членов суда. Рядом с ним его защитник, лейтенант Луис Тавиель де Андраде. Они оба только что прошли через двор, где собралась толпа испанцев. «Расстрелять его!» — неслось со всех сторон. Собравшиеся грозили сами расправиться с бунтовщиком. Даже в зале суда Рисалю не развязывают рук: суд военный, никаких поблажек обвиняемому.

Председатель кратко излагает суть дела и представляет слово обвинителю. Энрике де Алькосер начинает речь. Он говорит, что материал, собранный против Рисаля, неопровержимо доказывает его вину. Мало того, в нем можно проследить «истоки и ход бунта, который и сейчас орошает кровью филиппинскую землю. Туземцы этой страны, на которую Испания излила неисчислимые блага своей цивилизации и тем превратила ее в самую процветающую страну Востока, забыли свои обязанности испанских подданных настолько, что дерзко осмелились поднять знамя мятежа против родины, предательски воспользовавшись моментом, когда их братья заняты тем, что гасят пламя другой братоубийственной распри далеко отсюда (революция на Кубе. — И. П.). Но они просчитались, они не учли, что у Испании, как это было уже неоднократно доказано, достаточно сил и энергии, чтобы высоко держать свой стяг, который всегда будет развеваться над всеми землями, открытыми и покоренными отвагой и храбростью наших предков». Это, между прочим, говорится в то время, когда от испанской колониальной империи уже мало что осталось.