Хосе Рисаль

Слух о приговоре моментально облетает Манилу. Принимаются меры предосторожности: усиленные наряды патрулируют улицы, испанцы, по словам одного из корреспондентов мадридской газеты, «ждут, что семья Рисаля спровоцирует беспорядки, чтобы не допустить приведения приговора в исполнение». Ничто не может быть дальше от действительности. Дон Франсиско (ему уже 79 лет) совсем одряхлел, Пасиано только что оправился от пыток, а донья Теодора с дочерьми отправляется к нотариусу и там диктует прошение на имя генерал-губернатора, в котором говорит, что обвинение не доказано «ни по совести, ни по юридическим основаниям» и взывает к милосердию. С этим письмом донья Теодора бредет во дворец, но ее не принимают.

Рано утром 29 декабря пронырливый мадридский корреспондент Сантьяго Матэ из газеты «Эль Эральдо де Мадрид» в обход всех правил получает разрешение посетить Рисаля. Судя по отчету, обреченный встречает его крайне любезно: принимает у него шляпу, предлагает кресло, а на просьбу не беспокоиться отвечает: «Нет, сеньор, иначе я не могу. Вы гость, а я у себя дома и обязан соблюдать правила гостеприимства». Рисаль непринужденно ведет светскую беседу, пересыпая ее остроумными замечаниями (так, во всяком случае, излагает дело Матэ). Когда гость напоминает, что нельзя же отрицать, что Рисаль стоял во главе разных организаций (и «академиков» в Атенео, и ассоциации филиппинистов), хозяин возражает с улыбкой: «О нет, никогда я не был председателем чего бы то ни было — только секретарем. Для этого я недостаточно велик (Рисаль шутливо обыгрывает свой малый рост. — И. П.)». Вообще же, продолжает он, «я никогда не был столь крупной фигурой, какой рисуют меня враги. Вблизи я очень мал, меня всегда легко было обмануть, и этим беззастенчиво пользовались все извозчики и лодочники». Вряд ли Рисаль так весел, как рисует Матэ, но журналисту надо чем-то поразить воображение читателей.

В семь часов утра в камере появляется капитан Домингес — тот самый, который вынес «беспристрастное заключение» о следствии, и с ним судейский писарь. Они приходят для оглашения приговора. Рисалю приказывают встать, писарь громко зачитывает текст приговора и резолюцию генерал-губернатора. Приговоренному сообщают, что он будет расстрелян через 24 часа. А теперь он должен подписать бумагу, гласящую, что он ознакомлен с приговором. Рисаль протестует: во-первых, он не виновен, а во-вторых — почему в тексте сказано, что он «китайский метис»? Он чистокровный тагал, его предки по отцу 200 лет жили на Филиппинах и смешались с тагала-ми, что до матери, то тут и вопросов нет. Домингес холодно заявляет, что никакие изменения в тексте недопустимы. Тогда Рисаль пишет: «Ознакомлен, но не согласен, ибо я не виновен».

В это самое время в верхах католической иерархии идет бурная деятельность. Церковники отлично понимают, что через несколько часов к уже неоспоримой славе Рисаля как национального героя добавится ореол мученика. Если бы он, безжалостно высмеявший их в глазах всего света, перед смертью отрекся бы от «заблуждений», церковь и весь колониальный режим получили бы сильнейший козырь. Архиепископ, доминиканец Носаледа, вновь созывает провинциалов всех орденов. Принимается решение: поручить отцам-иезуитам заставить Рисаля отречься от своих взглядов. Провинциал иезуитов Пио Пи (к тому времени сменивший Пабло Пастельса) соглашается: чего не сделаешь к вящей славе господней! На он отлично понимает, что в решении архиепископа есть немалая доля хитрости: в случае провала вина падет на иезуитов, которые вечно конфликтуют с доминиканцами. А в случае успеха слава достанется всей церкви, прежде всего архиепископу. Но вопрос, считает Пи, слишком серьезен, чтобы сейчас отвлекаться на распри. Пока же благочестивый архиепископ приказывает молиться во всех церквах за успех благого дела.

Начинается массированная психологическая атака на Рисаля. Восемь иезуитов, сменяя друг друга, практически не оставляют его одного. Но характерно: среди них нет тех, к кому Рисаль относится с заведомым уважением, прежде всего нет Франсиско де Паулы Санчеса, который еще в Дапитане пытался разубедить Рисаля. И напротив, среди взявших на себя миссию «обращения» мы видим его старых недругов: Вилаклару, еще в годы учебы позволившего себе «гадкие слова» в адрес Рисаля, Висенте Балагера, с которым Рисаль окончательно разругался еще в Дапитане (в том числе и по вопросу о женских чулках).

Уже в 7.30 первая пара иезуитов входит к Рисалю и начинает с того, что предъявляет ему изображение святого сердца Христова, сделанное Рисалем во время учебы в Атенео (его иезуиты предъявляли своему ученику во время его первого визита на Филиппины). «Оно ждет тебя двадцать лет!» — патетически восклицает иезуит Мигель Садерра. Рисаль пожимает плечами: он ведь уже говорил о своем отношении к этим реликвиям еще в 1887 году, ему нечего добавить. И вообще нельзя ли оставить его в покое? Он должен написать письма. Воздевая руки к небу при виде такого упорства, иезуиты на время отступают, но из камеры не уходят.