«Хождение вкруг». Ритуальная практика первых общин христоверов

На параллель между трапезой христоверов и возношением Богородичной просфоры («Чином о панагии») указывает и А. А. Панченко. Он, однако, на мой взгляд, ошибочно сопоставляет их не напрямую, а по аналогии с Выговской традицией беспоповцев, которым потребление Богородичной просфоры заменило Евхаристию[245]. Такое сопоставление лишь подтверждает следственную логику, которая видит в практике христоверов альтернативное церковному причастию таинство. По-моему, следовало бы сопоставлять выговскую практику возношения просфоры и собрания христоверов в другом плане, сравнивая не значение обряда, а именно чинопоследование. В беспоповских скитах могли совершать возношение просфоры по чину «O панагии на пути», изымая слова священника. Существование дорожного чина, предполагавшего временное отсутствие священника, делало возможным совершать чин о панагии (как и другие службы, кроме миропомазания, венчания, Евхаристии, то есть тех богослужений, что включали таинства) без духовенства, келейно, мирянским чином. Богослужебную активность христоверов-мирян можно сопоставить с активностью староверов-мирян.

Коливо

Мы знаем, что собрания христоверов иногда носили поминальный характер и нередко совершались в канун церковных праздников. Эти обстоятельства позволяют предполагать, что кроме воды, кваса и хлеба на собраниях употребляли и коливо – кутью, «вареную пшеницу с медом, украшенную сладкими плодами». Кутья освящалась в храме на вечерне в канун двунадесятых праздников и дней памяти великих святых, т. е. в те же дни, когда собирались общины христоверов. М. Скабалланович указывает, что «содержание молитвы над коливом с одной стороны имеет такое же знаменование, как приносимое в память усопших, т. е. предуказывает на воскресение, уподобляемое в Св. Писании прозябанию зерна из земли; с другой стороны коливо имеет целию, как и благословляемые на вечерне хлеб и вино, – освящение праздничной трапезы, являющейся образом наслаждения вечными благами»[246].

Раздача хлеба и кваса на богослужении позволяет сопоставлять ритуалы христовских собраний с монастырскими практиками и поминальной традицией и предполагать, что на ночных собраниях накануне великих праздников христоверы раздавали освященный хлеб и/или коливо, не претендуя при этом на установление таинства, альтернативного церковному.

Постное и скоромное

Христоверов в конце XIX и в XX веке нередко называли постниками за полный отказ от употребления мяса. Но в XVIII веке мы еще не видим запрета на употребление мясных блюд: княжна Дарья Хованская, к примеру, привозит с собой в Богословскую пустынь не только повара и слуг, но и специально приготовленное жареное мясо, которое едят все участники хлыстовского собрания, кроме строителя пустыни Дмитрия Гусева и самой княжны, которую он уговорил попробовать рыбное монастырское кушанье.

Но само по себе соблюдение постов, конечно, предполагалось – в проповеди христоверов этому уделяли особое место. Позднейший запрет есть мясо в непостные дни, видимо, связан с русским обычаем навсегда отказываться от мяса после пострижения в монахи.

Пророчества на собраниях

Мы не можем однозначно утверждать, что на собраниях христоверы переживали изменение состояния сознания[247], поскольку речь идет о периоде, удаленном от нас на несколько столетий и о признаниях, полученных под внешним давлением, однако совсем не затрагивать тему возбуждения или охваченности христоверов неверно. Мы уже говорили, что наиболее яркими проявлениями экстатической практики были верчения и трясения пророков и произнесение пророчеств.

Один из пророков московской общины XVIII века Сергей Осипов, «когда на собраниях “в него вселялась благодать Духа Святого”, сидя на лавке, начинал трястись, вскакивая с лавки, кричал такие речи: “Царь царем и Бог богом!”. Потом опять трясся, вертелся вокруг по солнцу… и говорил “странными языки”, угадывал мысли и чувства других, предугадывал счастье, несчастье, пропажи, говорил, что согласники его встретят беду, будут они взяты под караул, будут истязаны»[248].

Нередко упоминаемый возглас христоверов «Царь царем» может быть соотнесен с иконографическим сюжетом Христа-Пантократора «Царь Царем» и, одновременно, – с песнопением великого повечерия «Яко с нами Бог». Сочетая визуальные ассоциации со звуковыми, возглас мог маркировать важную часть богослужения – схождение «Святого Духа» и начало пророчеств.

Одна из непонятных молитв XIX века, вероятно, воспроизводит тот же образ:

Фолдырь анифей
Фолдырь мефи царимей
Царь мафами цаларей[249]

.

Возглас «Царь царей» в молитве узнаваем так же, как узнаваем греческий пасхальный тропарь в следующем стихе:

Христос некрата
не тан фан
тан фатисон
тинтись тинтись
наим фрисон домино[250]

.

Д. Г. Коновалов сравнивает приведенный стих с записью служителя библиотеки Московской духовной академии, который записал пасхальный тропарь так: