Хозяева плоской Земли

Я попытался найти его в интернете, однако долгие поиски ничего не выдали. Разные способы написания имени и фамилии, что так распространено у англичан, тоже не дали результатов. Попалась какая-то статья про европейских дальнобойщиков, в которой был упомянут некий Конрад Кроули, но без картинок и без подробностей. Статья была старая, трёхлетней давности. Потом я наткнулся на новости футбола и внимательно читал заметку про защитника одной из английских команд первого дивизиона, пока ни понял, что его зовут вовсе не Конрад, а Коннор. Одним словом, наш будущий гость – а может и мой будущий начальник – нигде не засветился. Осталось лишь надеяться на то, что он в меру любопытен и поинтересуется, что за наследство ему досталось, то есть пройдётся по сайту и увидит там наши с Ингрид улыбающиеся физиономии. Кроули считал, что если мы хотим быть успешными на поприще туризма, скрываться от людей нельзя. Его давнишняя чёрно-белая фотография тоже была там. Он значился основателем конторы, а о том, что его больше нет с нами, свидетельствовали две даты. Изобразить траурную рамку, как принято на большой земле, у меня не получилось, и я решил, что дат будет достаточно.

Провидению было угодно, чтобы всю последующую неделю у нас не появилось ни одного клиента, так что я мог позволить себе тупо сидеть на иголках и ждать. Волнение моё, разумеется, было безпочвенным и безсмысленным: уволить меня новичок в этом деле не мог, если он не самоубийца; закрыть контору просто потому, что она ему не понравилась – тоже; продать – сколько угодно, но первым в очереди по завещанию стоял я. Так что вообще-то тылы у меня были прикрыты лучше некуда. Однако предчувствия и само ожидание делали вид, будто не ведают об этом, и я невольно переживал, мучаясь неопределённостью. Не знаю, как бы я пережил эту неделю, если бы не Ингрид. Она показала себя настоящим другом и постоянно отвлекала от ненужных мыслей. Никому об этом не рассказывая, мы с ней уже некоторое время ночевали в спальне конторы, на нейтральной территории, а наши родители исправно этого не замечали. Мы же считали себя достаточно взрослыми, чтобы попирать традиции, и эгоистично думали лишь о своих чувствах и удовольствиях. Что до чувств, то я к ним внимательно прислушивался, особенно по утрам, когда просыпался первым и имел возможность некоторое время лежать под одеялом и рассматривать узоры на потолке. Любил ли я Ингрид? Конечно. Она была мне близка во всех отношениях. Любил ли я её так, как когда-то любил Василику? Нет, конечно. Та любовь была пронзительной, хотя, что удивительно, едва ли более глубокой. Василику я вспоминал часто, и мне казалось, что она где-то там далеко-далеко тоже сейчас думает обо мне. Как правило, в этот момент просыпалась Ингрид, и одним поцелуем или прикосновением смешивала все мысли, за что я иногда на неё обижался, но чаще бывал признателен.

В назначенный день мы стояли в порту, и Ингрид по привычке обнимала меня за талию, а я её – за плечи. Вообще-то я хотел ехать встречать Конрада один. Думал, что так будет лучше. Или подспудно боялся, что наш гость окажется двухметровым голубоглазым красавцем, который произведёт на мою девушку сногсшибательное впечатление, и она последует за ним, как Василика последовала неизвестно за кем, на край света… Шучу, шучу! Я был по-прежнему уверен в том, что моей вины в бегстве Василики нет ни на йоту. Она предала не меня, а наш остров и меня – за компанию. Что до Ингрид, то моё невольное предательство, полагаю, она отнесла на свой счёт, и теперь думала вовсе не о том, как отомстить, а о том, как сохранить возвращённое. Так что я был в ней уверен даже больше, чем в себе. Наверное, просто не хотел сразу посвящать в дела, которые касались сугубо нас – мужчин. Но она настояла и теперь первой заметила среди спускающихся по трапу того, кто мог быть причиной всех моих вышеописанных измышлений.

– Кажется, это он, вон там, в клетчатой рубашке. По-моему, он нас заметил и даже помахал. Обычный парень, как я и говорила.

Не ошиблась она лишь в одном: в рубашке. Она действительно оказалась ярко красной, хотя и слегка выцветшей, в чёрную клетку. Во всём же остальном назвать Конрада обычным – язык не поворачивался. Рукава были закатаны, обнажая крепкие предплечья, сплошь исколотые какими-то жуткими татуировками. У нас портить своё тело считалось невообразимой глупостью, и потому на тех, кто так делает, мы смотрели как на идиотов или больных. Лицо у Конрада было безбородым, но заросшим щетиной, загорелым и довольно приятным, если не считать острого взгляда зелёных глаз, в котором читалось недоверие и, я бы даже сказал, угроза. Он был примерно одного со мной роста, ну, может, чуть повыше, поджарым, но не худым, с коротким бобриком чёрных – и в этом мы ошиблись – волос. Обращали на себя внимание два шрама: один, рассекавший левую бровь, другой – застывший светлым червячком на правой скуле. От Кроули в нём не было ничего. Кроме, быть может, внутреннего спокойствия и неспешности. Подбросив на плече скромный рюкзачок, он протянул мне руку:

– Конрад.