Хозяйка болот

В маленькой студии в музее утреннее солнце окаймляет закрытые римские шторы. У змеешейки, птицы под номером девять в списке Эстель, длинная изогнутая шея, торчащая из воды, как перископ, и заканчивающаяся острым, как рапира, клювом. Остальная часть тела погружена в воду. Я закрашиваю черным змеевидную шею, а затем рисую дуги в воде, передавая движение вперед. «Птица-змея», – шепчу я, но слышу папин голос.

– Птица-змея на десять часов, – указывает он.

Я резко повернула голову, и косы ударили меня по лицу. Перед зарослями плавающих сорняков маячил какой-то заостренный черный садовый шланг, который уходил в воду и исчезал из виду.

– Как она может так долго задерживать дыхание? – спросила я.

– Загадка природы, дорогая. Она может плавать, как рыба, летать по воздуху и ходить по земле. – Папа кивнул на место, где исчезла змеешейка. – Будь я птицей, я бы хотел стать ей.

Вынырнул острый клюв с нанизанной на него извивающейся рыбой.

– Видишь ли, Лони Мэй, она лучший рыбак, чем мы оба вместе взятые. – Папа подмигнул. Он знал, что лучше я буду рисовать, чем ловить рыбу. И он бы предпочел рыбалку чему-либо еще. Папа намотал леску и потянулся за блесной, сияющей, как призма. – Пора и нам обедать. – Он положил удочку вдоль каноэ, взял корзину для пикника и протянул мне бутерброд в вощеной бумаге. Ветчина и сыр с соленьями. Он развернул свой. – Какая хорошая женщина твоя мама, заботится о нас, даже когда мы убегаем и бросаем ее одну. – Папа махнул сэндвичем. – Она позаботилась о том, чтобы нам не пришлось нырять за едой.

Я посмотрела мимо папиных морщинистых глаз и увидела, как змеешейка садится на ветку и глотает добычу.

На моем чертежном столе черная бусинка глаза, блеск воды вокруг змеешейки, птицы-змеи моего отца. Папа был не просто гостем на болоте, он стал частью этого места. Птицы, лавровые деревья, мангровые заросли были друзьями, с которыми он вырос. Его корни тоже уходили под эту воду.

И к той воде он вернулся.

Я оставляю рисунок незаконченным и беру ключи. Не хочу врать брату и избегать отвлекающих факторов. У меня есть вопросы, на которые нужно ответить. Я хватаю свою сумку и готовлюсь нарушить старый обет.

37

Я ожидаю ощутить запах консервантов, как в задних коридорах Смитсоновского института, но вход в глубины похоронного бюро приводит меня в простой офис, заваленный бумагами. Мистер Хэпстед в рубашке с короткими рукавами что-то пишет на доске – полагаю, свое расписание «событий».

Его тело похоже на слегка изогнутую тощую жердь.

Грустное дело эта старость. Моя мать и ее ровесники кажутся словно меньше ростом, и мне интересно, чувствуют ли они это внутри. Те, кто не болен и придерживается своего распорядка, у кого есть очки под рукой для выполнения важных дел и кто не задерживается у зеркала, возможно, не осознают, насколько они постарели. Может, это касается и мистера Хэпстеда, который ходил в нашу церковь и был другом семьи, всегда немногословным и тактичным.

– Мистер Хэпстед, здравствуйте! Вы, наверное, меня не помните.

Он поворачивается, щурится.

– Ты – Лони Марроу. – Хэпстед делает паузу. – Когда ты успела так постареть?

Я смеюсь. Вот вам и такт. Интересно, что еще ушло со временем. Ему, должно быть, так же неприятно видеть меня в тридцать шесть лет, как мне лицезреть сутулого старика. Но если он может быть откровенен, то и я могу.

– Мистер Хэпстед, как ваша память?

Он опирается тощим бедром на стол.

– Острая, как стекло, а что?

– Я хочу спросить вас о своем отце.

– Хм. А я думал, ты пришла из-за того, что я такой красавчик, – язвит он и делает паузу. – Твой папа был очень порядочным парнем.

– Ага, – говорю я. – Вы организовали его… похороны.

– Почему все говорят «похороны» так, будто это плохое слово? Похороны, похороны, похороны. Но я очень сожалею о твоей утрате, – добавляет он, вспоминая о манерах.

– Было ли что-нибудь… необычное? – Я веду к информации, которую, возможно, не хочу слышать.

– Необычное? Надо подумать. – Он смотрит на молдинг короны. Через минуту говорит: – Это были очень хорошие похороны. Все по высшему разряду.

Хэпстед не приглашает меня сесть.

– Да, капитан Шаппель сказал мне, что заплатил немного… сверх.

– Да? Насколько я помню, то были деньги, собранные женами сотрудников рыболовства. Фрэнк, должно быть, внес свой вклад. – Хэпстед глядит куда-то вдаль, возможно просматривая данные в своем мозгу. – Ага, в том году было двое больших похорон, оба раза офицеры отдела дикой природы. Оба первоклассные. – Кажется, он резко отключает память и садится открывать почту.

Я тоже сажусь.

– Мистер Хэпстед, возможно, вы не помните, но…

Он бросает на меня взгляд, говорящий: «Осторожно, мисси».

– Было что-нибудь странное в том, как умер мой отец? – Я очень надеюсь, что старик не знает подробностей.

Он вздыхает.

– В нашем деле память, подобная моей, – проклятие. Людям в основном не нужны подробности. Так что все должно оставаться здесь. – Хэпстед постукивает себя по виску.

– Конечно, я понимаю. Просто мой брат инициировал… гм… Вы помните что-нибудь о следствии?