Хозяйка леса

— Пропади она пропадом! Мне покой нужен! Уходи ко всем чертям!

Парфенов, шатаясь, добрался до топчана и, как сноп, повалился на постель.

— Зачем вы его расстраиваете? — нахмурилась Стрельцова. — У человека больное сердце.

— Не умрет, — угрюмо буркнул Куренков, уже жалея, что наговорил другу лишнего.

— Самоцветова много на себя берет, — свистящим полушепотом продолжала Стрельцова. — Она не считается даже с нашим директором. Самому Николаю Алексеевичу грубит. Говорят, она два раза была замужем, и оба мужа от нее сбежали.

Куренков тяжелым взглядом следил за пухлой рукой Стрельцовой. Вот она попудрила полное желтоватое лицо — лицо увядающей женщины, подкрасила губы, послюнявила палец и провела по бровям — лоснящимся полоскам кожи с редкими белыми волосинками.

— Молодишься, Аннушка?

В выпуклых глазах Куренкова светилась откровенная насмешка.

Стрельцова вспыхнула, поднялась из-за стола.

— Вы пьяны и начинаете грубить! Что за хамство говорить женщине в лицо гадости!

— Одна, только одна есть в поселке красивая, умная женщина. Такую бабой не назовешь, — с грустью сказал Куренков, не обращая никакого внимания на Стрельцову, будто ее и не было в избушке.

Анастасия Васильевна вошла и остановилась на пороге.

— Легка на помине, — процедила сквозь зубы Стрельцова и с гордым видом прошла мимо лесничей к двери.

— Настасья Васильевна?! — обрадованно закричал Куренков, ринулся к ней и схватил за руки. — Дорогая ты гостья наша! Идем к столу, попотчую сладким вином.

Анастасия Васильевна отвела его руки, отступила.

— Послушайте, Куренков, если Гаврила Семенович в самом деле болен, то не стыдно ли вам спаивать его?

— Да разве мы пьяные? Ни в одном глазе. Рюмку красного Гаврила, верно, выпил. Да-к, красное и доктора велят пить для подкрепления. Я не принуждаю. Его добрая воля…

Куренков заслонил собой угол стола с батареей бутылок. Парфенов тяжело поднялся с топчана, сделал шаг, качнулся, схватился за спинку стула, уставился на лесничую осоловелыми глазами.

— Многоуважаемая начальница! Справку о моей болезни вам представят в контору. В кон-то-ру. Ясно? Могу я просить вас, не прояв-лять ко мне вашей чуткости? Могу я просить вас забыть дорогу к моему…

— Брось, Гаврюха! — поспешно перебил друга Куренков.

Анастасия Васильевна спокойно смотрела на своего помощника.

— Я пришла к вам по делу. Вы знали о том, что Куренков будет рубить куртину на восьмом? Вы сговорились?

— Он не знал, не знал. Я — сам, — торопливо ответил за товарища Куренков.

Парфенов, не выпуская стула из рук, обернулся к нему, заорал трезвея:

— Почему не сказал, что полезешь в мою куртину? Мою!

— По старой памяти, Гаврила, — примирительно сказал Куренков.

— Ты про старые времена забудь! Куртину я отводил, старался. Мои труды насмарку!

Анастасия Васильевна поверила в искренность возмущения Парфенова, но все же переспросила:

— Так вы не знали?

На нее глянули запухшие от сна и пьянства глаза. В них горела откровенная злоба.

— Не знал… и… не желаю знать! Я болен. Дайте мне покой!

— Спокойной ночи, Гаврила Семенович.

Анастасия Васильевна вышла, не взглянув на Куренкова.

— Мое не тронь! Не тронь! — Парфенов постучал ребром ладони по столу. — Ее куртины можешь… И ну вас всех… Пойду спать.

Куренков постоял у окошка, вернулся к столу, подержал в руках нераскупоренную бутылку, поставил обратно, тронул за плечо лежавшего на топчане друга.

— Гаврила, выпьем? Пес с ней, с куртиной.

— Не хочу.

— Давай, в картишки перебросимся. Иль партийку в шашки?

— Нет желания.

Куренков снял со стены гитару, тронул струны.

— Спой, Гаврила, мою любимую.

— Не хочу.

Куренков повесил гитару на прежнее место.

— Давай в воскресенье закатимся с ружьишком в Чернаволоки, а?

— Михаила, — угрюмо сказал Парфенов, спуская ноги с топчана. — Сколько лет мы дружим?

— Ну шесть. А что?

— Гляди, Михайла, чтоб нашу дружбу не смяла бабья юбка.

— Ты о чем?

Парфенов поймал ускользающий взгляд друга:

— Запомни, Михайла: она — мой враг. Навечно.

Куренков притворно зевнул:

— Завел глупый разговор. Давай-ка лучше выпьем.

Парфенов, не глядя на товарища, залпом выпил полстакана водки, понюхал хлебную корочку и, ни слова не говоря, улегся на топчане.

Куренков пил до поздней ночи в одиночку. На топчане тяжелым сном пьяного человека спал Парфенов. На полу светились осколки разбитого градусника.

10