Хозяин Фалконхерста

— Да чего ты боишься, французик? — подхватил другой голос. — В армии голый мужской зад — привычное зрелище. Уж мы на это добро насмотрелись!

Аполлон испугался не на шутку. Самообладание покинуло его. Он знал, что в одиночку ему не одолеть двух десятков враждебно настроенных людей. Слова были уже бесполезны, но он не владел собой.

— Прошу вас, господа! — Он уже умолял своих мучителей о снисхождении. — Позвольте мне мирно уйти.

Произнося эти слова, он понимал, что его ничто не спасет. Сильные люди схватили его за руки. Сен-Дени собственноручно сорвал с него галстук, другие сняли с него пиджак, расстегнули рубашку. Он почувствовал, что ремень больше не удерживает на нем брюки; в следующее мгновение они сползли на пол. Аполлона принудили нагнуться, и его оглушил торжествующий вопль Фарнхэма, за которым последовал звучный хлопок по ягодице.

— Полюбуйтесь! Я же говорил, что это черномазый! Ну, теперь вы мне верите?

Аполлон знал, что все взгляды прикованы сейчас к черному родимому пятну, расплывшемуся, как чернильная клякса, по его коже. Как он всегда проклинал эту отметину! Ложась в постель с женщиной, он всегда настаивал, чтобы сперва были задуты свечи; по утрам он всегда покидал ложе раньше, чем партнерша по ночным утехам, чтобы она не увидела, чего доброго, пресловутое родимое пятно. На Севере оно вызывало всего лишь незлобивые шутки, но здесь, на Юге, оно было печатью, подтверждавшей его незавидное происхождение.

— Проклятый ниггер!

— Наглый сукин сын! Как он смел затесаться в наше общество?

— И расфуфырился, как негр! Белые одеваются гораздо скромнее.

— Черномазое отродье!

— Давайте проучим его, чтобы он впредь не посягал на белых женщин.

— Повесить его!

— Вздернуть!

— Нет, господа! — раздался голос Сен-Дени. — Убийства я здесь не допущу.

— С каких пор вы стали покровителем негров, Сен-Дени? Он едва не изнасиловал вашу дочь! Мулаты очень шустры по этой части.

— Уверяю вас, моей дочери ничего не угрожает. Она была введена в заблуждение, как и все мы. Однако я не позволю совершить убийство.

Аполлона по-прежнему сжимали, как в тисках, он не мог даже выпрямиться. Перед его глазами мелькнули начищенные башмаки Сен-Дени; в следующее мгновение раздался свист хлыста, и его пронзила нечеловеческая боль. Он взвыл, отдавая себе отчет, что точно так же завывает любой чернокожий раб, подвергаемый бичеванию. Впрочем, боль была настолько нестерпима, что все его притворство сняло как рукой. Он извивался, визжал и молил о пощаде, как его африканские предки, пока его плоть терзал хлыст. По его ногам уже бежали теплые струйки крови, а ударам все не было конца. Наконец он погрузился в спасительное беспамятство и перестал чувствовать что-либо вообще.

Тряска в фаэтоне привела его в чувство. Сперва он не мог сообразить, где находится и почему, но скоро жгучая боль заставила его вспомнить случившееся в мельчайших подробностях. Он стоял на коленях на полу фаэтона, опираясь локтями о сиденье. Собравшись с силами, он поднял голову и увидел на козлах Кьюпа. Тот, услышав стоны, оглянулся.

— Тебе лучше, Аполлон? — осведомился Кьюп с неподдельным участием.

— Нет, нет, нет! Мне отвратительно! Будь они все прокляты! Где мы, Кьюп? Нас преследуют?

— Мы уже милях в пяти к северу от Лендинга. Никто из этих сорвиголов не посмел за нами увязаться. Им очень хотелось за нами погнаться, но мистер Сен-Дени сказал, что лично разделается со всяким, кто ослушается его и помешает нам убраться подобру-поздорову. Он был сам не свой от злости, но твердил, что никогда не убивал ни негров, ни белых, и не желает, чтобы у него на совести повисло убийство. Скоро мы будем дома, Аполлон. Хочешь, я остановлюсь, чтобы ты натянул штаны? Они валяются тут, в фаэтоне.

— Только не это! Лучше поезжай быстрее. Кровь еще идет?

— Кажется, уже нет. Но из тебя хлестало вовсю, когда они бросили тебя в фаэтон. Мне они тоже всыпали, прежде чем позволили уехать. Знаешь, как больно заехали хлыстом по руке!

— Белые сволочи думают, что они боги…

— Им уже недолго осталось своевольничать, Аполлон. Скоро наступит наше время. Слуги в кухне наперебой твердят, что корабли янки уже поднимаются вверх по реке. Скоро они возьмут Новый Орлеан. Нам, ниггерам, вот-вот подарят свободу.

Аполлон попробовал переменить позу и громко застонал.

— «Нам, ниггерам!» Вот я и побывал в твоей шкуре, Кьюп! Теперь я знаю, каково это, когда тебя раздевают и ощупывают с ног до головы. — Он уронил голову брату на колени и разрыдался.

Кьюп погладил Аполлона по волосам.

— Ты никогда меня не обижал, Аполлон. Я тебя жалею. Знаешь, как жалею? Ты гордый, ты никогда не хотел быть в роли черномазого. Что тут поделаешь? Я как был чернокожим, так чернокожим и останусь. Но ты — мой брат, Аполлон. Когда тебе больно, я тоже испытываю боль.

— Все бы прошло без сучка без задоринки, не появись этот чертов Джефф Фарнхэм. Я думал, что он в армии. Кто же знал, что этот сукин сын приехал в отпуск?

— Он — дрянь, ничтожество. Он тебе в подметки не годится, Аполлон.