Хозяин Фалконхерста

Аполлон дотянулся до руки Кьюпа. Они скакали в темноте, напрягая слух в ожидании стука копыт за спиной. К счастью, никто не пустился за ними вдогонку. Неожиданно Кьюп натянул поводья. Аполлон приготовился к худшему, но Кьюп вытащил из-за пазухи какой-то предмет, который сунул Аполлону в руку. Ночной воздух пропитался запахом знакомых духов. При свете трутника Аполлон развернул шелковый платок, вынул из него клочок бумаги и, напрягая зрение, прочитал:

«Прощайте, Аполлон. — Буквы расплывались у него перед глазами. — Я думала, что влюбилась в вас. Я вас никогда не забуду. Но теперь это невозможно».

— Напрасно она так думает. Нет ничего невозможного. — Аполлон выбросил записку, но оставил себе платок: несмотря на страдания, запах ее духов пьянил его. — Настанет день, Кьюп, когда она получит от меня то, чего так хочет.

— Собираешься взять ее насильно? — усмехнулся Кьюп.

— Зачем насиловать, когда тебе отдаются по доброй воле? Так ты говоришь, что янки вот-вот возьмут Новый Орлеан?

— Ходят такие разговоры.

— В таком случае, нам остается только ждать, Кьюп. Скоро придет наш день. А пока поспешим домой. Твоя мать знает, как быстро поставить меня на ноги. А потом мы поедем в Алабаму, чтобы заставить белых негодяев сполна расплатиться за причиненное нам зло.

26

Мадам Беатрис владела секретами красоты, как и подобает от природы прелестным женщинам с небольшой примесью негритянской крови, а Жанна-Мари обладала более насущными знаниями: как при помощи кореньев и трав излечить страдающую плоть. Из пахучих сухих пучков, подвешенных под крышей чердака, она изготовила зловонную припарку, быстро поставившую Аполлона на ноги. Он больше не испытывал боли, но в его памяти навсегда остался глубокий рубец. Прежде его самолюбие страдало от мелких посягательств: то от него, как от прокаженного, шарахался сосед по бару, то торговец не мог заставить себя вымолвить слово «мистер» перед его фамилией, то первый встречный начинал бесстыдно изучать его внешность. Белые жители Лендинга знали его с детства и относились к нему с пренебрежением. На все это он научился не обращать внимания, хотя не мог не чувствовать себя оскорбленным. Теперь же было подвергнуто публичному надругательству его тело, над которым он так трясся; оскорбительное словечко «черномазый» все еще звенело у него в ушах.

Он отлично знал, что родился рабом, поскольку в его жилах бежала то ли одна шестнадцатая, то ли одна тридцать вторая негритянской крови (сама мадам Беатрис была негритянкой меньше чем на одну восьмую). Отец проявлял к нему внимание и снисходительность; затем, подростком, он был отправлен на Север, в частную школу в Коннектикуте, где к нему относились точно так же, как ко всем остальным. Его темные волосы и некоторую смуглость объясняли французским происхождением; никому в школе было невдомек, что в нем течет некая доля негритянской крови. Для преподавателей и учеников он был законным сыном состоятельного плантатора-южанина, представителем луизианской аристократии. Он пользовался популярностью среди одноклассников — отпрысков зажиточных старожилов Новой Англии, приглашался к ним на Рождество и весенние каникулы и видел только радушие по отношению к себе со стороны их родителей. Манеры его были безупречны, культуру он впитал с младенчества, она вошла в его плоть и кровь; он стремился произвести хорошее впечатление и всегда был желанным гостем.

После школы он провел один год дома, коротая время с Кьюпом за охотой и рыбалкой. Ввиду недомогания отца братья могли пренебрегать общением с соседями и наслаждаться неприхотливой жизнью на приходящей в упадок плантации. Потом, уступив настоянию отца, Аполлон вновь уехал на Север, теперь в аболиционистский Бостон, где поступил в Гарвардский колледж, восстановил прежние связи и завел новые, Особым прилежанием он не отличался, но обладал цепкой памятью и обаянием, что позволяло ему сносно успевать. Еще на первом курсе он получил весть о кончине отца и уведомление из новоорлеанской адвокатской конторы, что расходы по его образованию будут возмещаться до завершения учебы, однако на это уйдет все отцовское состояние. Вместе с этим уведомлением пришел другой документ — освобождение от рабской зависимости. Последнюю бумагу он хорошенько припрятал, чтобы сохранить прежнюю популярность среди однокашников, бывать у них в гостях и соблазнять сестер. Впрочем, вряд ли кто-то из них поверил бы, что несравненный Аполлон Бошер совсем недавно был рабом. К тому же в Бостоне, этом оплоте аболиционизма, недавнее рабское состояние вряд ли кого-либо отпугнуло бы.