Хозяин корабля

Мария Ерикова закурила сигарету и беспечно растянулась на одном из широких кожаных кресел. Поезд ещё сильнее ускорился и остановился, после чего компаунд засвистел коренастой шеей, расслабившейся с гибкостью хорошо обученных мышц.

Леминак на платформе затянулся Упманом, выбранным академиком в ящике из красного дерева, который принёс стюард. Трамье поправил спадающие очки и стал рассматривать индикатор Ллойда. Они были одни. Хельвен в салоне вагона внимательно и несколько вяло, как породистая борзая собака, созерцал русскую.

— Тревожит меня это молодой англичанин! — сказал Леминак.

— Тревожит? Это почему же? — отозвался Трамье. — Он, кажется, воспитанный.

— Мне не нравится вид ни Дориана Грея, ни чемпионов по боксу с лицами прерафаэлитских дев.

— Похоже, этот парень мускулистый, как молодой тигр.

— А глаза, как у газели. Мне не нравится смешивание видов, уважаемый профессор.

Мы, французы, мы, латины, мы не хотим этого смешивания. Наши представления о мужской красоте проще и серьёзнее.

Сказав это, он слегка поправил свой доктринёрский галстук из чёрного шёлка, украшенный камеей, и присоединился к русской и «Антиною из Кембриджа».

Трамье, оставшись в одиночестве, тоскливо продолжил изучение пятьсот девяносто четвёртой страницы Крафт-Эбинга.

Время и пространство добросовестно утекали, ибо

«обуздать дракона не властен даже сам творец его ученый»,1

и прибытие в Кальяо состоялось на два часа раньше, чем некоторые путешественники ожидали после такой длительной задержки.

Увы, радость четырёх спутников оказалось недолгой.

— «Глостер»?

— Отплыл в тринадцать сорок.

— Sacramento!

Так одновременно выругались испанец в домотканой одежде и Леминак, применяя на практике язык идальго, хотя и со свободным республиканским акцентом.

В этот день произошёл заметный сдвиг, и они решили отправиться в мюнхено-венский Дворец вкуса, который украшали лепнины, где повсюду стояли свадебные торты с кремом, от которого текли слюнки, и/или приятными рисунками сиропом. С его пухлых золотых круглых балконов открывался вид на море и волны Тихого океана, там же ужасающие отёчные маскароны надменно разворачивали свои шарфы.

В центре земли русскую, англичанина и двух французов ожидал швейцар-швейцарец, что, впрочем, не очень-то удивляло. Им были выделены номера, мебель в которых разочаровала бы поклонников г-на Франсиса Журдена. Они довольно хорошо поспали там, не слыша ропота волн, по которым неслись Магеллан и пять каравелл: «Тринидад», «Сантьяго», «Виктория», «Замысел» и «Сан-Антонио», покоряющие неизведанные земли, где раскрашённые в жёлтый цвет дикари с нарисованными на щеках оленьими рогами предлагали португальцам гвоздику и райских птиц.

Эта ночь прошла без сновидений для всех, за исключением, разве что, Марии Ериковой; она также не могла ничего придумать, потому что, когда на следующий день они встретились на площадке, залитой солнцем и заставленной тюками и бочками, все четверо не определись, как быть.

Было ужасно жарко.

Леминак, который был теперь подобен касику блуждающего племени, провозгласил:

— Пойдёмте куда-нибудь. Нам нужен аперитив.

В соответствии с местным колоритом был выбран бар «Pajaro Azul». Это было прохладное и удобное место. На прилавке светло-синего цвета, где скрипели зубами, несомненно, замечая и придираясь к каждой птице, лежали пирамиды цитронов, лимонов, гуав; солнце, проскальзывающее сквозь большие соломенные стены магазина, играло даже на грейпфрутах, на тугой кожице суринамского инжира. Сзади лежали ящики специй и тюки риса или маниока, едва чувствовался запах ванили.

— Мне кажется, — тихо сказал Хельвен, — что в небольшом баре Ямайки запах корицы чувствовался так же, как здесь аромат ванили. Мы позволили себе всю ночь есть изысканные дыни, набивали себе животы молотым льдом, кусочками ананаса, мелко нарезанными бананами; всё запивали таким количеством любимого рома, какого ещё там не пил никто, во тьме, полной сладости и аромата корицы…

— Я смотрю, — сказал Леминак, — Вы много путешествовали.

— И, — добавила, смеясь, Мария Ерикова, — Вы бы с благодарностью приняли дары Господни.

Они сидели за четырьмя бокалами, золотистое виски в которых незамедлительно загорелось.

— Что будем делать? — сказала Мария Ерикова.

— Абсурдное дело, — простонал Леминак. — Пакетбот…

Не успел он это произнести, как в бар вошёл гигантский человек с весьма колоритным лицом, которое утопало в сверкающей бороде. Он был скромно, но очень аккуратно одет в костюм из самой тонкой белой ткани идеального покроя. По козырьку фуражки его можно было бы принять за моряка, но нигде не было указано ни его звание, ни название судна.

— Из этого джентльмена, — сказал Хельвен, — получился бы неплохой конногвардеец.

— Должно быть, морской офицер. Наверняка его канонерка остановилась в порту, — предположила Мария Ерикова, заинтересованная особым присутствием незнакомца.

Он сел за соседний столик и заказал чашку горячего чая.

— Этот человек привык к жарким странам, — прошептал Трамье.