Перестав вглядываться в лицо итальянца, с умеренным любопытством изучавшего предложенное ему угощение, Марта поспешила вернуться к светской, то есть безопасной, беседе:
Значит, из-за меня вы так и не поели, – вздохнула она, чувствуя себя виноватой.
Ну, зато сейчас я могу немного подкрепиться перед обратной дорогой, – мужчина отмахнулся от её слов, – а она будет долгой, потому что я не люблю гулять, используя прямые пути. Вам налить белого или красного вина, signora?
Сок, если дотянетесь, – попросила Марта и взяла следующую лепёшку.
Вы не пьёте вино? – удивился Лино. Кажется, для итальянца это было чем-то невозможным и походило на изощрённое оскорбление.
А под твоё платье – нет, – Марта разорвала тонкую лепёшку напополам. – Как бы подружка невесты не встала у алтаря в бархатном пончо! Не стоит забывать о своих обязанностях.
Именно, – сухо ответила Регина. – Обязанности сестры и дочери ещё никто не отменял, Марта. Так что жуй фокаччу и пей свой сок. Желательно – молча.
Регина, ты не поможешь мне? – Венсан, оторвавшийся от каталога, тут же потянул к себе подругу невесты. – Мы никак не можем договориться по поводу штор. Будешь третейским судьёй! – Марта понимала, что он прекращал назревавший скандал и она была ему благодарна за это. Благодарна и Лиде, шлёпнувшей мужа по спине, когда тот попытался влезть в разговор девушек. Была благодарна маме, старательно делающей вид, что всё в порядке. Была благодарна даже Сандре, которая так и не оторвала голову от каталога. И Этьену, продолжавшему перебирать струны. Получалось это у него плохо, гитара совсем не держала строй и издаваемые ею надрывные звуки навевали тоску и воспоминания о холодном Дармштадте.
Позволите, юноша? – Лино вопросительно глянул сначала на Этьена, а потом на гитару.
Конечно! Это ведь и так ваша… Собственно, я взял её в одной из комнат, пытался вспомнить старые навыки, – парень виновато развёл руки. Мол, навыки так и не пожелали возвращаться. Хозяин острова согласно кивнул и, перехватив гитару, пробежался по струнам. Подкрутил колки, лёгкими прикосновениями проверяя настрой, и заиграл. Плавный перебор струн, будто последняя проверка, был лёгким и ощущался как ещё одно дуновение ветра, на этот раз слышимое и печальное.
У синьора Лина оказался приятный голос, вторящий низкому напеву старой гитары. Мужчина не кривлялся, как любили многие итальянцы, а карнавальные страсть, отчаяние и ярость отсутствовали. Он пел спокойно и немного печально, приятным баритоном разгоняя сгустившиеся над столом тучи.
Марта рвала уже вторую лепёшку, неотрывно глядя наверх, в тёмное ночное небо сквозь ветви деревьев, на сияющий огонёк фонарика, на покрытый наплывами коры, искривлённый ствол. Так дурацкие, глупые слёзы хотя бы не проливались ей на лицо! О, нет, она еле сдерживала себя не из-за дуры Регины, не из-за её слов и того, что никто не окоротил подвыпившую идиотку. Мама всегда твердила – «
Нет, не это всё было причиной слёз.
Лино так пел… Марта не понимала слов, но чувствовала печаль песни. Она проникала внутрь, разливалась по всему телу, отравляла кости, изъедала лёгкие, свёртывала кровь. Горло перехватывало от звуков голоса Лино, от того, как шептали струны старой гитары. Если бы Марта знала, о чём он поёт, то точно утонула бы в собственных глупых слезах. А он продолжал вызывать плач струн лёгкими прикосновениями, заставлял дрожать от переплетения музыки и голоса, и знать не знал о том, что творит его песня!