Хозяин Марасы

Ещё бы… Любители свободы, м-мать их, – Бо запрокинул голову и начал лить воду на лицо, отфыркиваясь и сплёвывая. – Нет её. Вообще нет. И не было никогда. А по поводу удачи, которую эта Марийка якобы вам принесла – когда она прибилась к табору, тогда ваше счастье и сдохло. Такие не приносят что-то задаром, а дают взаймы. Вот вы и заплатили по счетам. Ладно, надоело, – он встряхнулся всем телом, сбрасывая с себя брызги, кое-как втиснул мокрые ноги в ботинки и зашнуровался.

Так и пойдёшь голым?

Прикроюсь ножнами, – он хмыкнул, действительно надел на талию перевязь от чинкуэды и окликнул Фели. – Пошли.

А рюкзак? А ларец?!

Да плевать на него. Бери сумку и пойдём. Обойдёмся бумажками, – он кивнул ей, а потом повернулся к баро. – Живи как сможешь, дурак. И мой тебе совет – никогда не приближайся к морю.

Жить?! – Цыган резко вскинул голову и посмотрел на Бо полным ненависти взглядом. – Жить?!

Ну, уход за толпой калек и подтирание детских задниц тоже можно назвать жизнью. Хотя лично для меня бытовые заботы всегда были страшнее тюрьмы или устроенной по мою душу засады, – мужчина оскалился в самой мерзкой усмешке, на которую был способен. – Я не убиваю детей, не режу женщин. В отличие от вас. Я лишаю жизни убийц, отрубаю руки ворам, херы насильникам и языки лгунам. Так что займи себя оказанием первой помощи контуженным, побитым, помятым – в общем, таким как всегда – свои родным цыганам и цыганятам.

Ты же всех… – Стево пустым, ошарашенным взглядом осмотрел табор. Кое-где действительно стали слышны слабые стоны и заметны попытки некоторых цыган подняться. Бо и в самом деле не убивал. Он наказывал. – Ты соврал мне!

Ты тоже, когда на первый мой вопрос о Марийке заявил, что не знаешь такой женщины. Так что – ложь за ложь. Наказание за воровство. Наказание за мою сестру!

Джювлэ… – просипел Стево, с ненавистью глядя на Бо. – Ублюдок…

Посмотри на эту благодарность, Феличе! Я оставил в живых почти всех, избавившись лишь от нескольких насильников, «облагороженных» весьма мерзкими болезнями, и убийц. Ах, да, женщин, торгующих наркотой вместе с мужьями, я тоже убил, потому что от женщин в них мало что осталось! Но ведь они – не весь табор. Даже крестница баро всего лишь лишилась ушей, а её воздыхатель – правой руки! Я пощадил его детей и жён, только подправил длину пальцев самым вороватым и языки – самым крикливым. Впрочем, это я уже упоминал… А он – недоволен! Хотя ты знаешь, что я с радостью мог бы полностью избавить Калабрию от толпы вонючих недолюдей.

Ты ещё хуже, чем все остальные гадже. Ненавидите нас, за то, что мы…

За то, что вы стая вонючих мерзких крыс! – взвизгнула Фели. – Нет, крысы бывают миленькими, я даже хотела завести себе беленького дамбо66, но папа не разрешил. Сказал, что я слишком глупая, чтобы за кем-то ухаживать. А у тебя – люди. И живут хуже крыс, в дерьме и грязищи, воняют и полны блох! Даже не все помоечные крысы такие мерзкие, они умываются и заботятся о детях, – она воинственно уперла руки в бока и нависла над баро. Её глаза светились яркой лазурью, утратив нежный бирюзовый оттенок, и от гнева они не потемнели, как бывало у обычных людей, а лишь налились цветом, став похожими на высвеченные солнцем сапфиры. В этот миг Феличе была как никогда похожа на отца. – Ты воспитывал их? Ты учил их? Свобода – это не возможность шляться от земли к земле, гадя вокруг себя. Свобода – это не право вырыть яму для дерьма там, где захочется. И удача – это не толпа туристов, с которых можно снять бумажник и украшение, или девка, всегда приносящая деньги. Скотство, мерзость! Почему вы вечно путаете свободу и вседозволенность?

Перестань. Ты ничего ему не объяснишь, – Бо покачал головой, снова поправил перевязь с чинкуэдой и потянул Феличе за рукав. – А ты, цыган, запомни. Случившееся – лишь твоя вина. Твоих людей. Твоей шувани. И ещё – немытых рук и дерьма в головах. Избавься от этого и жизнь сразу станет приятней. Хотя бы вонять будет меньше.

* * * * * * *

Анри не спалось. Ночью гостевой дом казался живым и дышащим. Он скрипел половицами, шелестел занавесками и был наполнен странными тенями. Именно поэтому Анри терпеть не мог старые дома! За долгие годы они словно обретали индивидуальность, отсутствующую у новостроек, и, по его мнению, становились непригодны для жилья. Во всяком случае, ночевать в здании, полном воспоминаний о прежних жильцах и гостях, где чувствовалась какая-то загадка, отцу жениха не понравилось. Он долго ворочался, пытаясь улечься поудобнее и не разбудить при этом жену. Разговаривать с супругой ему сейчас хотелось ещё меньше, чем слушать старый дом.