Хозяин Марасы

Постепенно Фели перестала замечать разгромленный табор и обвешанные тряпьём деревья, крики и стоны уже не достигали её ушей. Она погрузилась в воспоминания, мысленно возвращаясь в свою комнату, к вместительным резным шкафам, набитым одеждой, к большим окнам и зеркалам, к шкатулкам с блестящими сокровищами. Вспомнила, как скрипит дверь на кухню, как поют ступеньки под ногами, когда она идёт наверх. Перед ней, как наяву, шумело ночное море и мелькал яркий белый луч маяка, изредка выхватывающий силуэты кораблей. Ночи сливались в одну, и казалось, что корабли следуют один за другим, тая в свете маяка подобно призрачному каравану. Покрытая снегом «Бельжика»62, «Ингерманланд»63 с порванными парусами, страшная «Медуза»64, от вида которой кровь застывала в венах… И прекрасные, строгие линии «Нуэстра Сеньора де Аточа»65, сияющие золотом даже в штормовой мгле. Силуэты кораблей сливались воедино, они покидали свет маяка, обретали плоть, но лишь для того, чтобы их поглотило море, становящееся то небом, то сине-чёрным полем, полным белых цветов. И приятные фантазии несли Феличе дальше, уводя прочь от воняющей стоянки, от воплей и стонов.

Резкая, грубая пощёчина вырвала её из странных то ли воспоминаний, то ли грёз, в которых она, блуждая по недрам затопленного фрегата, почему-то видела небо и слышала музыку маленького оркестра, игравшего когда-то в чикагском ресторане. Она видела смеющегося Дэинаи и никак не могла разглядеть лицо отца – он явно был чем-то недоволен и что-то сердито втолковывал ей на старом испанском диалекте, непонятном и грубом

Зачем? – обиженно спросила Фели, потирая щёку.

Нашла время мечтать! – рыкнул на неё Бо и хорошенько тряханул. От внезапной болтанки Феличе окончательно избавилась от грёз и наконец огляделась. Табор был мёртв и тих. Только связанная толстуха что-то мычала рядом, да приволочённый за ногу баро тихо стонал, приходя в себя. – Мне не доставляет удовольствие бить тебя по лицу, но это единственный известный мне способ приведения женщин в порядок. Электрошок, к сожалению, вызывает у тебя приступ ненормального смеха, – Бо огрызался и явно был зол. Феличе виновато всхлипнула и несмело подняла на него полный сожаления взгляд.

Рубашка была порвана в клочья, брюки превратились в грязную тряпку, а с заброшенной на плечо чинкуэды стекали, медленно и не торопясь, тёмные капли.

Ты ранен?!

Не важно, – Бо тряхнул измазанными в бурой грязи волосами и ткнул клинком в сторону баро. – Сейчас пообщаемся и пойдём отмываться. Куда не влезем – везде грязь и вонь! Кажется, я измазался так, что и сам начинаю вонять! – он говорил уже спокойно, терпеливо и немного ласково. Даже следующий вопрос он задал с весёлым любопытством, а не недовольством: – И зачем ты связала эту крикливую дуру?

А вдруг она что-то знает? Она ведь посмела кричать на главного цыгана!

И одного бы «языка» хватило, зря, что ли, я плашмя его бил? Ну, да ладно, раз тебе так так захотелось. Чёрт с ними. Их двое, нас двое… Пусть будет симметрия.

Бо не стал связывать Стево или пытаться как-то удержать его, пока баро приходил в себя и осматривался. Это было излишним.

Ты убил всех… всех! Из-за серёжек? – пустой взгляд цыгана скользил по уничтоженному табору, по разбросанным телам, смятым палаткам… Он не верил в то, что видел. Не хотел.

Нет. Серьги почти не при чём. Это был всего лишь повод, чтобы прийти к вам, – Бо покачал головой и продолжил рыться в запасах цыган, вытаскивая запакованные бутылки с водой. – Элементарно созданный повод. А убил их всех я за свою сестру, – он мотнул головой в сторону целой и невредимой Феличе, что скромно сидела в стороне и ковыряла прутиком землю.

Убил всю мою семью…

Не всю – толстуху с тремя золотыми зубами моя милая сестрёнка спасла. Хотя, по моему личному мнению, именно её-то и надо было прирезать. Зуб за зуб, горло за горло. Это талион, Стево, закон равного возмездия.

Ты убил моих детей.